"Оскар Уайлд. De Profundis (Тюремная исповедь)" - читать интересную книгу автора

привык, и от этого твоя алчность росла, и в конце концов, если ты
проигрывался в прах в каком-нибудь алжирском казино, ты наутро
телеграфировал мне в Лондон, чтобы я перевел сумму твоего проигрыша на твой
счет в банке, и больше об этом даже не вспоминал.
Если я тебе скажу, что с осени 1892 года до моего ареста я истратил на
тебя более пяти тысяч фунтов наличными, не говоря о счетах, оплату которых
мне пришлось брать на себя, то ты хоть отчасти поймешь, какую жизнь ты
непременно желал вести. Тебе кажется, что я преувеличиваю? За день, который
мы с тобой проводили в Лондоне, я обычно тратил на ленч, обед, развлечения,
экипажи и прочее от двенадцати до двадцати фунтов, что за неделю,
соответственно, составляло от восьмидесяти до ста тридцати фунтов. За три
месяца, что мы провели в Горинге, я истратил (включая и плату за квартиру)
тысячу триста сорок фунтов. Шаг за шагом, вместе с судебным исполнителем,
мне приходилось пересматривать все мелочи своей жизни. Это было ужасно.
"Скромная жизнь и высокие мысли",[16] Мои уступки всем твоим требованиям
только шли тебе во вред. Теперь ты это знаешь. Это делало тебя очень часто
жадным, порою беззастенчивым и всегда - неблагодарным. Почти никогда я не
испытывал ни радости, ни удовлетворения, угощая тебя таким обедом. Ты
забывал - не скажу о светской вежливости и благодарности: эти фамильярности
вносят неловкость в близкие отношения, - но ты совершенно пренебрегал и
теплотой дружеского общения, прелестью задушевной беседы, тем, что греки
называли "сладкая отрада", забывая ту ласковую теплоту, которая делает жизнь
милее, она, как музыка, аккомпанирует течению жизни, настраивает на
определенный лад и своей мелодичностью смягчает неприветность или безмолвие
вокруг нас. И хотя тебе может показаться странным, что человек в моем
ужасающем положении еще пытается найти какую-то разницу между одним
бесчестием и другим, но мое банкротство, откровенно говоря, приобретает
оттенок вульгарной распущенности, и я стыжусь того, что безрассудно тратил
на Тебя деньги и позволял тебе швыряться ими, как попало, на мою и на твою
беду, и мне становится вдвойне стыдно за себя. Не для того я был создан.
Но больше всего я виню себя за то, что я из-за тебя дошел до такого
нравственного падения. Основа личности - сила воли, а моя воля целиком
подчинилась твоей. Как бы нелепо это ни звучало, все же это правда. Все эти
непрестанные ссоры, которые, по-видимому, были тебе почти физически
необходимы, скандалы, искажавшие твою душу и тело до того, что страшно было
и смотреть на тебя и слушать тебя; чудовищная мания, унаследованная от
твоего отца, - мания писать мерзкие, отвратительные письма; полное твое
неумение владеть своими чувствами и настроениями, которые выливались то в
длительные приступы обиженного и упорного молчания, то в почти
эпилептические припадки внезапного бешенства, - обо всем этом я писал тебе в
одном из писем, которое ты бросил не то в отеле "Савой", не то где-то еще, а
потом адвокат твоего отца огласил его на суде, - письмо, полное мольбы, даже
трогательное, если в то время тебя что-либо могло тронуть, словом, все твое
поведение было причиной того, что я шел на губительные уступки всем твоим
требованиям, возраставшим с каждым днем. Ты взял меня измором. Это была
победа мелкой натуры над более глубокой. Это был пример тирании слабого над
сильным, - "той единственной тирании", как я писал в одной пьесе, которую
"свергнуть невозможно".[18] В отношениях с тобой надо было либо уступить
тебе, либо отступиться от тебя. Другого выхода не существовало. Из-за моей
глубокой, хоть и опрометчивой привязанности к тебе, из-за огромной жалости к