"Дональд Уэстлейк. Дурак умер, да здравствует дурак!" - читать интересную книгу автора

нет дома, и оказалось, что не снимать трубку - чертовски трудное дело, все
равно что бросать курить. Разум продолжал изменять мне, настырно твердя, что
не снимать трубку - противоестественно (как и не курить), а сидеть в другой
комнате было трудно чисто физически. За вечер телефон звонил еще несколько
раз, но я так и не привык не снимать трубку, и это было мучительно.
Тем не менее, покончив с устройством светомаскировки, я принялся
перебирать неимоверно громадную груду писем, полностью покрывшую столик в
прихожей. Начал я с того, что разделил груду на три стопы: счета, личные
письма и "разное". Впервые на моей памяти стопка счетов оказалась самой
тонкой. Я тотчас определил ее в соответствующую ячейку письменного стола и
принялся изучать послания личного свойства.
Во всех без исключения письмах говорилось о деньгах, хотя мало кто из
их авторов употреблял это слово. Семь писем было от родственников: четверых
двоюродных братьев и сестер, двух тетушек и супруги племянника (никто из них
никогда прежде мне не писал). Послания отличались пространностью и
изобиловали всевозможными новостями, изложенными в попрошайническом стиле:
кузену Джеймсу Фишеру предоставилась прекрасная возможность приобрести
бензоколонку "Шелл" на новом шоссе, а тетушке Арабелле предстояла довольно
серьезная операция на крестце. Двоюродной сестрице Вильгельмине Споффорд
страшно хотелось поступить в университет Чикаго. И так далее.
Я прочел все письма и почувствовал, что соскальзываю с завоеванной
высоты вниз по склону. Несмотря на все доводы всех разумов мира, мне
хотелось верить, что эти люди любят меня, стремятся наладить связь со мной.
А коль скоро я хотел проникнуться такой верой, то едва не проникся. Во
всяком случае, был опасно близок к этому.
Дабы укрепить свой слабый от природы дух, я прочел последнюю
саморекламную листовку своих родственников и громко сказал:
- Ба! Ну и вранье.
После чего взял все семь писем и пустил их на растопку камина, а сам
уселся возле него, чтобы погреться и просмотреть третью стопку - "разное".
Вероятно, это был первый случай в истории, когда слово "разное" столь
точно и емко выражало суть соответствующего понятия. В этой стопе было
зазывальное письмо от фирмы, торгующей брюками; она сулила мне скидку, если
я пришлю свой размер и сообщу, какого цвета должны быть штаны. Тут же лежало
послание из Калифорнии, от какой-то шайки монахов, которые предупреждали
меня о своем намерении в течение ста лет ежедневно служить обедни в мою
честь и предлагали оценить их благочестивое рвение, воспользовавшись
вложенным в письмо конвертом с обратным адресом и маркой. С вышеупомянутым
посланием соседствовало письмо от сиротского приюта Келп-Чатл, что в Огасте,
Джорджия. Означенное учреждение было на грани разорения и просило помощи. Из
той же стопы я выкопал плохо отпечатанную записку от какого-то парня из
Балтимора; он сообщал, что сочиняет музыку, и спрашивал, не желаю ли я с ним
объединиться, если, конечно, наделен даром поэта-песенника. Тут же
отыскалось послание от общественной организации Граждане против преступности
(почетный председатель - сенатор Эрл Данбар). Не у них ли мой дядя Мэтт
подрабатывал "советником"? В письме говорилось, что, если я хочу помочь
извести всех вымогателей и гангстеров, достаточно отправить в ГПП чек,
который очень пригодится для обеспечения дальнейшей самоотверженной работы
этой организации. А еще тут было письмо от страхового агента, который
утверждал, что, если я сообщу ему свой возраст, он тотчас подскажет, сколько