"Герберт Уэллс. Тоно Бенге" - читать интересную книгу автора

двести лет достигла прямо-таки удивительного прогресса. В начале
восемнадцатого столетия священник считался, пожалуй, ниже дворецкого и
рассматривался как подходящая пара для экономки или какой-нибудь не
слишком опустившейся особы. В литературе восемнадцатого столетия священник
нередко сетует, что его лишают места за столом и не дают отведать
воскресного пирога. Обилие младших сыновей позволило ему подняться над
всеми унижениями. Именно такие мысли приходят мне на ум, когда я
встречаюсь с высокомерностью современного священнослужителя. Интересно,
что в настоящее время школьный учитель, это угнетенное создание, играющее
в деревенской церкви на органе, занимает, по существу, то же самое
положение, какое занимал приходский священник в семнадцатом столетии.
Доктор в Блейдсовере стоял ниже священника, но выше ветеринара; артисты и
случайные визитеры размещались где-то выше или нижи этого уровня - в
зависимости от их внешности и кошелька; за ними в строгом порядке шли
арендаторы, дворецкий и экономка, деревенский лавочник, старший сторож,
повар, трактирщик, младший сторож, кузнец (положение которого осложнялось
у нас тем, что его дочь заведовала почтовой конторой, где она
беззастенчиво перевирала телеграммы), старший сын лавочника, старший
ливрейный лакей, младшие сыновья лавочника, его старший помощник и т.д.
Все эти представления об иерархии и многое другое я впитал в себя в
Блейдсовере, слушая болтовню лакеев, горничных, Реббитса и моей матери в
чисто выбеленной, с панелями из лощеного ситца, заставленной шкафами
комнате экономки, где собирались старшие слуги; я слыхал обо всем этом
также от ливрейных лакеев, Реббитса и других слуг в обитой зеленым сукном
и обставленной виндзорскими креслами буфетной, где Реббитс, считая себя
выше закона, без разрешения и без зазрения совести торговал пивом; от
служанок и кладовщиц в мрачной кладовке, где пол был устлан циновками, или
от кухарки, ее товарок и судомоек в кухне, среди блестящей медной посуды,
отражающей пламя очага.
Конечно, в разговоре они не касались своих собственных званий и мест,
которые они занимали, это лишь подразумевалось; речь шла преимущественно о
чинах и положении олимпийцев. На маленьком туалетном столике, что стоял у
стены между шкафами в комнате моей матери, вместе с кулинарными книгами
лежала "Книга пэров", "Крокфорд", "Альманах Уайтэкера", "Альманах Старого
Мавра" и словарь восемнадцатого века; в буфетной валялась другая "Книга
пэров" с оторванной обложкой, а в бильярдной комнате - еще одна "Книга
пэров". Помнится, такая же книга была и в той комнате самой нелепой формы,
где старшие слуги играли в багатель и после званых обедов отдавали должное
остаткам сластей. И если бы вы спросили любого из этих старших слуг, в
какой степени родства находится принц Баттенбергский, скажем, с мистером
Каннингемом Грэхэмом или герцогом Аргильским, вы получили бы исчерпывающий
ответ. В детстве я слыхал множество подобных разговоров, и если все еще не
слишком твердо усвоил, когда и как нужно правильно употреблять настоящие и
присваиваемые из вежливости титулы и звания, то лишь потому, что питаю
отвращение ко всему этому, ибо, уверяю вас, имел полную возможность в
совершенстве изучить столь "важные" детали.
Образ моей матери ярче всего сохранился у меня в памяти; мать не любила
меня, так как я с каждым днем все больше и больше походил на отца, и
хорошо знала свое место, как и место всякого другого человека, исключая
моего отца и до некоторой степени меня самого. К ее помощи прибегали,