"Герберт Уэллс. Тоно Бенге" - читать интересную книгу автора

школьным огородом. Впрочем, уже на следующий день мы извлекли револьвер из
тайника и, не обращая внимания на ржавчину в стволе и набившуюся туда
грязь, попытались убить кролика, пробегавшего в трехстах ярдах от нас.
Угодив в нарытую кротом кучку земли в нескольких шагах от себя. Рутс
превратил ее в облачко пыли, обжег себе пальцы и опалил лицо. После этого
мы и в руки не брали оружие, проявившее столь странную склонность поражать
самого стрелка.
Одним из наших любимых развлечений были перебранки с проезжими на
Гудхерстской дороге. Не изгладились у меня из памяти также дни, когда в
меловых шахтах за деревней я превращался в белое пугало, а затем в
результате купания в костюме Адама в речушке, которая бежала через
хиксонские луга, в компаний с тремя другими адамитами и со стариной Юартом
во главе заболевал желтухой.
О эти вольные, чудесные дни! Чем они были для нас! Как много они нам
давали! В ту пору все ручьи текли из неведомых тогда еще "источников
Нила", все заросли превращались в индийские джунгли, а нашу лучшую игру -
я заявляю об этом с гордостью - изобрел я. Мы нашли лес, где надписи на
щитах гласили: "Посторонним ходить воспрещается"; и вот здесь через весь
лес мы проводили "отступление десяти тысяч", мужественно продираясь через
заросли крапивы, а когда выходили к "морю", иначе к большой дороге, то, к
изумлению прохожих и проезжих, преклоняли колена и начинали рыдать от
радости, как об этом говорилось в книгах. Обычно я играл роль знаменитого
полководца Ксено-о-фонта. Обратите внимание, как протяжно произношу я звук
"о", так я произношу все классические имена. Со-крат рифмуется у меня со
"сто крат", и я все еще придерживаюсь этого милого мне старого
неправильного произношения, за исключением тех случаев, когда меня
парализует холодный взгляд какого-нибудь педанта. Мое кратковременное
бултыхание в латыни в те дни, когда я был аптекарем, не смыло этой
привычки.
В общем, школа дала мне немало хорошего, и прежде всего она дала мне
друга на всю жизнь.
Это был Юарт, тот самый, что сейчас, изведав все превратности судьбы,
делает надгробные памятники в Уокинге. Милый Юарт! Я припоминаю, что его
костюмы всегда были слишком тесны для него. Это был долговязый, нескладный
мальчик, до смешного высокий рядом с моей хрупкой детской фигуркой. Если
не считать усов, чернеющих ныне у него на верхней губе, его облик остался
прежним: то же круглое, шишковатое лицо, те же живые темно-карие глаза;
как раньше, так и теперь, он впадает порой в задумчивость и способен
ошарашить вас двусмысленным ответом.
Ни один мальчик в школе не умел так дурачиться, как Боб Юарт, ни один
не обладал такой способностью открывать в окружающем мире самые
неожиданные, чудесные вещи. Все обыденное отступало перед Юартом, и после
его объяснений все становилось редкостным и замечательным. От него я
впервые услыхал о любви, но уже после того, как ее стрелы пронзили мое
сердце. Теперь я знаю, что он был незаконным сыном великого, но беспутного
художника Рикмана Юарта, и это он внес в мое смятенное сознание
представление о том мире свободных нравов, который по крайней мере не
поворачивается спиной к подлинной красоте.
Я покорил его сердце своим вариантом "Ватека", и мы стали неразлучными,
закадычными друзьями. Наши мысли, запросы и представления были так схожи,