"Герберт Уэллс. В дни кометы" - читать интересную книгу автора

он молчанием старается придать себе значительность, старается казаться
более "ученым". Я не замечал, что в то время, как мои руки годились лишь
для жестикуляции и для того, чтобы держать перо, руки Парлода умели делать
всевозможные вещи, и мне не приходило в голову, что деятельность его
пальцев как-то связана и с его мозгом. Не замечал я также и того, что
беспрерывно хвастался своим умением стенографировать, своими писаниями,
своей незаменимостью для предприятия Роудона, в то время как Парлод
никогда не выставлял напоказ своих конических сечений и вычислений, над
которыми он "потел" на лекциях. Теперь Парлод знаменит, он стал великим
человеком в великое время, его исследования о пересекающихся радиациях
невероятно расширили умственный горизонт человечества; я же в лучшем
случае только дровосек в умственном лесу, водонос живой воды, и мне
остается лишь улыбаться, да и сам он улыбается при воспоминании о том, как
покровительственно я говорил с ним, как болтал и важничал перед ним в
мрачные дни нашей юности.
В ту ночь меня несло еще безудержней, чем обычно. Роудон был, конечно,
осью, вокруг которой вращались мои речи, Роудон и ему подобные хозяева,
несправедливость "наемного рабства" и тот промышленный тупик, в который
уперлась, по-видимому, наша жизнь. Но все это время я то и дело вспоминал
о другом: Нетти не выходила у меня из головы и точно смотрела на меня
загадочным взглядом. Моя возвышенная далекая любовь придавала
байронический оттенок многим бессмыслицам, которые я изрекал, пытаясь
удивить Парлода, и я ею бравировал.
Не хочу утомлять вас слишком подробным изложением речей неразумного
юноши, отчаявшегося и несчастного, которого его собственный голос утешал в
горестях и жгучих унижениях. Не могу теперь вспомнить, что именно говорил
я тогда и что - в других наших беседах. Не помню, например, раньше ли,
позже ли, или именно тогда я, как бы невзначай, намекнул на мое
пристрастие к наркотикам.
- Ты не должен этого делать, - сказал внезапно Парлод. - Нельзя
отравлять свой мозг.
Мой мозг и мое красноречие должны были сыграть немаловажную роль в
грядущей революции.
Но одно место из разговора, который я описываю, я помню твердо:
несмотря ни на что, я втайне решил не уходить от Роудона. Я просто
чувствовал потребность обругать его перед Парлодом. Но в разговоре я так
увлекся, что отступать было невозможно, и я вернулся домой с твердым
намерением держаться со своим нанимателем решительно, если не вызывающе.
- Не могу больше выносить Роудона, - хвастливо сказал я Парлоду.
- Скоро наступит трудное время, - ответил Парлод.
- Да, зимой.
- Нет, раньше. У американцев перепроизводство, они снизят цены. В
сталелитейной промышленности будет туго.
- Меня это не коснется. Гончарная стоит твердо.
- А затруднения с бурой? Нет. Я слышал...
- Что ты слышал?
- Это служебная тайна. Но не секрет, что в гончарном деле тоже будут
затруднения. Уже идут займы и спекуляции. Предприниматели не
ограничиваются, как прежде, одним делом. Это я могу тебе сказать. И двух
месяцев не пройдет, как начнется "игра".