"Герберт Уэллс. В дни кометы" - читать интересную книгу автора

безнадежной ночи пламенеющего индустриализма и мой слабый голос, с пафосом
выкрикивающий, протестующий, обличающий...
Наивными и глупыми покажутся вам понятия моей юности, в особенности
если вы принадлежите к поколению, родившемуся после Перемены. Теперь все
думают ясно и логично, все рассуждают свободно и принимают лишь очевидные
и несомненные истины, поэтому вы не допускаете возможности иного мышления.
Позвольте мне рассказать вам, каким образом вы можете привести себя в
состояние, до известной степени сходное с нашим тогдашним. Во-первых, вы
должны расстроить свое здоровье неумеренной едой и пьянством, забросить
всякие физические упражнения; должны придумать себе побольше несносных
забот, беспокойств и неудобств; должны, кроме того, в течение четырех или
пяти дней работать по многу часов ежедневно над каким-нибудь делом,
слишком мелким, чтобы оно могло быть интересным, и слишком сложным, чтобы
делать его механически, и к тому же совершенно для вас безразличным. После
всего этого отправляйтесь прямо с работы в непроветренную, душную комнату
и принимайтесь думать о какой-нибудь сложной проблеме. Весьма скоро вы
почувствуете, что стали нервны, раздражительны, нетерпеливы; вы начнете
хвататься за первые попавшиеся доводы и наудачу делать выводы или их
опровергать. Попробуйте в таком состоянии сесть за шахматы - вы будете
играть плохо и раздражаться. Попытайтесь заняться чем-нибудь, что
потребует ясной головы и хладнокровия, - и у вас ничего не выйдет.
Между тем до Перемены весь мир находился в таком нездоровом,
лихорадочном состоянии, был раздражителен, переутомлен и мучился над
сложными, неразрешимыми проблемами, задыхаясь в духоте и разлагаясь. Самый
воздух, казалось, был отравлен. Здравого и объективного мышления в то
время на свете вообще не существовало. Не было ничего, кроме полуистин,
поспешных, опрометчивых выводов, галлюцинаций, пылких чувств. Ничего...
Я знаю, что это покажется вам невероятным, знаю, что среди молодежи уже
начинают сомневаться в значительности Перемены, которой подвергся мир; но
прочтите газеты того времени. Каждая эпоха смягчается в нашем
представлении и несколько облагораживается по мере того, как уходит в
прошлое. Люди, подобные мне, знающие то время, должны своим точным,
беспристрастным рассказом лишить ее этого ореола.


Всегда в наших беседах с Парлодом говорил главным образом я.
Мне думается, что теперь я смотрю на себя в прошлом совершенно
беспристрастно: все так изменилось с тех пор, и я действительно стал
совсем другим человеком, не имеющим, в сущности, ничего общего с тем
хвастливым, сумасбродным юношей, о котором рассказываю. Я нахожу его
вульгарным, напыщенным, эгоистичным, неискренним, и он мне совсем не
нравится; сохранилась разве что подсознательная симпатия - следствие
нашего с ним внутреннего родства. Я сам был этим юношей, и потому могу
понять и правильно объяснить мотивы его поступков, лишая его тем самым
сочувствия почти всех читателей, - но зачем мне оправдывать или защищать
его слабости?
Итак, обычно говорил я, и меня безмерно изумило бы, если б кто-нибудь
сказал, что в наших спорах не я был умнейшим. Парлод был молчалив и
сдержан, я же обладал даром многословия, столь необходимым молодым людям и
демократам. Втайне я считал Парлода несколько туповатым; мне казалось, что