"Герберт Уэллс. В дни кометы" - читать интересную книгу автора

с этого хребта наш взор охватывает целый мир.
С одной стороны там, вокруг грязных фабрик и мастерских, в тесноте и
мраке ютились рабочие, плохо одетые, вечно недоедавшие, плохо обученные,
всегда получавшие втридорога все самое худшее, никогда не уверенные, будет
ли у них завтра даже этот жалкий заработок, и среди их нищенских жилищ,
как сорная трава, разросшаяся на свалке, вздымались часовни, церкви,
трактиры; а с другой стороны - на просторе, на свободе, в почете, не
замечая нищенских лачуг, живописных в своей бедности и переполненных
тружениками, жили землевладельцы и хозяева, собственники гончарен,
литейных заводов, ферм и копей. Вдали же, среди мелких книжных лавчонок,
особняков духовенства, гостиниц и других зданий пришедшего в упадок
торгового города, оторванный от жизни, далекий, словно принадлежащий к
иному миру, прекрасный собор Лоучестера бесстрастно поднимал к смутным,
непостижимым небесам свой простой и изысканный шпиль. Так был устроен наш
мир, и иным мы его в юности и не представляли.
Мы на все смотрели по-юношески просто. У нас были свои взгляды, резкие,
непримиримые, и тот, кто с нами не соглашался, был в наших глазах
защитником грабителей. В том, что происходит грабеж, у нас не было ни
малейших сомнений. В этих роскошных домах засели землевладельцы и
капиталисты со своими негодяями-юристами и обманщиками-священниками, а все
мы, остальные, - жертвы их предумышленных подлостей. Конечно, они
подмигивают друг другу и посмеиваются, попивая редкие вина среди своих
бесстыдно разодетых и блистательных женщин, и придумывают новые потогонные
средства для бедняков. А на другой стороне, среди грязи, грубости,
невежества и пьянства, безмерно страдают их невинные жертвы - рабочие. Мы
поняли все это чуть ли не с первого взгляда и думали, что нужно лишь
решительно и настойчиво твердить об этом - и облик всего мира переменится.
Рабочие восстанут, образуют рабочую партию с молодыми, энергичными
представителями, вроде Парлода и меня, и добьются своего, а тогда...
Тогда разбойникам придется солоно и все пойдет наилучшим образом...
Если мне не изменяет память, это ничуть не умаляет достоинств того
образа мыслей и действий, который нам с Парлодом казался верхом
человеческой мудрости. Мы с жаром верили в это и с жаром отвергали вполне
естественное обвинение в жестокости подобного образа мыслей. Порой в наших
бесконечных разговорах мы высказывали самые смелые надежды на скорое
торжество наших взглядов, но чаще мы пылко негодовали на злость и глупость
человеческую, которые мешают таким простым и быстрым способом восстановить
в мире истинный порядок. Потом нас охватывал гнев, и мы принимались
мечтать о баррикадах и о необходимости насильственных мер.
В ту ночь, о которой я рассказываю, я был страшно зол, я та
единственная из голов гидры капитализма, которую я представлял себе
достаточно ясно, улыбалась точь-в-точь так, как улыбался старый Роудон,
когда отказывал мне в прибавке к жалким двадцати шиллингам в неделю.
Я жаждал хоть как-нибудь отомстить ему, чтобы спасти свое самоуважение,
и чувствовал, что, если бы смог убить гидру, я приволок бы ее труп к ногам
Нетти и сразу покончил бы также и с этой бедой. "Ну, Нетти, что ты теперь
обо мне думаешь?" - спросил бы я.
Вот приблизительно что я тогда чувствовал, и вы можете себе
представить, как я жестикулировал и разглагольствовал перед Парлодом в ту
ночь. Вообразите наши две маленькие, жалкие черные фигурки среди этой