"Герберт Уэллс. В дни кометы" - читать интересную книгу автора

гарного масла в ночь. На этой улице смутно темнели фигуры пешеходов, а с
пустыря между домами слышался голос странствующего проповедника. Вы не
можете увидеть всего этого так, как вижу я, и не можете, если не видели
картин великого Гайда, представить себе, как выглядели в свете газовых
фонарей большие щиты для афиш, мимо которых мы проходили.
О эти щиты! Они пестрели самыми яркими красками исчезнувшего мира. На
них на слоях клейстера и бумаги сливалась в нестройном хоре разноголосица
новомодных затей; продавец пилюль и проповедник, театры и
благотворительные учреждения, чудодейственное мыло и удивительные пикули,
пишущие и швейные машины - все это вперемешку кричало и взывало к
прохожему. Далее тянулся грязный переулок, покрытый угольной пылью;
фонарей здесь вовсе не было, и только в многочисленных лужах поблескивали
отраженные звезды. Увлеченные разговором, мы не обращали на это внимания.
Затем мимо огородов, мимо пустыря, засаженного капустой, мимо каких-то
уродливых сараев и заброшенной фабрики мы вышли на большую дорогу. Она шла
в гору мимо нескольких домов и двух-трех пивных и сворачивала в том месте,
откуда открывался вид на всю долину с четырьмя сливающимися шумными
промышленными городами.
Правда, надо признать, что с сумерками в эту долину опускались чары
какого-то волшебного великолепия и окутывали ее вплоть до утренней зари.
Ужасающая бедность скрывалась, точно под вуалью; жалкие лачуги, торчащие
дымовые трубы, клочки тощей растительности, окруженные плетнем из
проволоки и дощечек от старых бочек, ржавые рубцы шахт, где добывалась
железная руда, груды шлака из доменных печей - все это словно исчезало;
дым, пар и копоть от доменных печей, гончарных и дымогарных труб
преображались и поглощались ночью. Насыщенный пылью воздух, душный и
тяжелый днем, превращался с заходом солнца в яркое волшебство красок:
голубой, пурпурной, вишневой и кроваво-красной с удивительно прозрачными
зелеными и желтыми полосами в темнеющем небе. Когда царственное солнце
уходило на покой, каждая доменная печь спешила надеть на себя корону
пламени; темные груды золы и угольной пыли мерцали дрожащими огнями, и
каждая гончарня дерзко венчала себя ореолом света. Единое царство дня
распадалось на тысячу мелких феодальных владений горящего угля. Остальные
улицы в долине заявляли о себе слабо светящимися желтыми цепочками газовых
фонарей, а на главных площадях и перекрестках к ним примешивался
зеленоватый свет и резкое холодное сияние фонарей электрических.
Переплетающиеся линии железных дорог отмечали огнями места пересечений и
вздымали прямоугольные созвездия красных и зеленых сигнальных звезд.
Поезда превращались в черных членистых огнедышащих змеев...
А над всем этим высоко в небе, словно недостижимая и полузабытая мечта,
сиял иной мир, вновь открытый Парлодом, не подчиненный ни солнцу, ни
доменным печам, - мир звезд.
Так выглядели те места, где мы с Парлодом вели наши бесконечные
разговоры. Днем с вершины холма на запад открывался вид на фермы, парки,
большие богатые дома, на купол далекого собора, а иногда в пасмурную
погоду на дождливом небе ясно вырисовывался хребет далеких гор. А еще
дальше, невидимый за горизонтом, лежал Чексхилл; я всегда его чувствовал,
и ночью сильнее, чем днем. Чексхилл и Нетти!
И когда мы шли по усыпанной угольным мусором тропинке, рядом с выбитой
проезжей дорогой, и обсуждали свои горести, нам, двум юнцам, казалось, что