"Александр Васильев. Медыкская баллада " - читать интересную книгу автора

есть зарегистрировать Николая в немецкой комендатуре? Это значило обречь его
на верную смерть: он же был не только командир и коммунист, он был тот самый
ненавистный "дотовец", который причинил фашистам столько бед. Я так
посмотрела на отца, что он, вероятно, оробел от моего взгляда и больше не
обращался ко мне с подобными вопросами.
Страх? Да, я не героиня, а обычная женщина и страшилась расправы. Но
все искупала радость встречи с любимым. Я была счастлива, что снова вижу
его, вижу, как он начинает поправляться, как у него появляется аппетит,
сходят черные пятна с лица, как блестят его глаза, с какой благодарной
нежностью он держит в своей руке мою руку. Я готова была сидеть возле него
часами - он стал моим вторым ребенком и даже, как мне иногда казалось, более
дорогим, чем первый. Часто, чтобы не отлучаться от мужа, я приносила к нему
в подвал сына, и это были минуты большого нашего счастья. Мы забывали, что
сидим под землей, что вокруг враги, которые могут в любой момент обнаружить
нас, подвергнуть пыткам, убить...
Я знала, что моему счастью скоро придет конец. Николай говорил мне:
"Вот отойдет нога, смогу ходить - и уйду на восток, к нашим".
Удерживать его было бы бесполезно. Такой человек, как он, если уж что
решит для себя, то никакие уговоры не помогут. Поэтому я и не отговаривала
его, только вздыхала.
Приполз он к нам ночью первого июля, а через неделю уже начал вставать
и, пригнувшись, ходить по подвалу. Три шага от стены до стены, но и этот
путь он преодолевал с трудом, волоча онемевшую ногу. "Так ты далеко не
уйдешь, надо лечиться", - говорила я, понимая, что лечиться ему негде: врача
сюда, в подвал, не позовешь. Но Николай решил лечиться сам. Целыми днями он
массировал больную ногу - пощипывал, разминал мышцы. "Я буду ходить, как
прежде, вот увидишь!" - упрямо повторял он. И что же вы думаете: уже через
пять-шесть дней он перестал волочить ногу. Теперь подвал стал для него мал.
"Я хочу пройтись по двору", - сказал мне Николай и попросил разведать, нет
ли поблизости немцев. На счастье, их не было. Квартировавший по соседству
унтер со своей командой куда-то уехал, во всем поселке остался один немецкий
жандарм, который жил далеко от нашего дома, у самой станции.
Ночью Николай поднялся из подвала, я взяла его под руку, и мы стали
прохаживаться взад-вперед по двору. Была теплая, лунная ночь. Ярко светили
звезды. Вдруг одна из них упала. "Загадай желание", - сказала я Николаю. Он
улыбнулся: "Ты мое желание знаешь". - "Поскорей уйти на восток?" Вероятно, в
моем голосе ему послышалась обида, и он вдруг остановился, прижал меня к
груди, погладил по голове. "Еще мне хочется, - тихо сказал Николай, - если я
погибну, чтобы ты приходила иногда на мою могилу". Я закрыла ему рот
ладонью. "Не смей даже думать о смерти!" Он кивнул и молча поцеловал мою
руку.
Прошло еще несколько дней, и Николай впервые попробовал ходить без моей
помощи. Ходил и все смотрел на часы, считал шаги.
"Я должен делать сто шагов в минуту", - говорил он.
Можно было удивляться его упорству. Бывало, ходит взад-вперед от сарая,
что за огородом, до ворот без передышки, весь покроется испариной, лицо
бледное, губы сжаты, но в глазах какое-то бесовское выражение, словно хочет
доказать кому-то, что добьется своего. А накануне того дня он с радостью
сказал, что делает семьдесят шагов в минуту. "Еще немного, Лена, и можно в
поход!"