"Роберт Уоррен. Приди в зеленый дол" - читать интересную книгу автора

нее руки и как они крепко прижимаются к бокам.
"Три года", - подумал он.
И почувствовал, что сейчас заплачет.
Она скрылась в лесу.
Он, пригибаясь, обежал каменное строение, потом, все так же пригибаясь,
пересек поляну и вышел на тропу. Тут было темно, кругом одни кедры.
Утоптанная земля была влажна и приглушала шаги. Широко ступая, он шел
вперед, стараясь не бежать, напрягаясь, чтобы разглядеть в сумраке под
деревьями девушку, плывущую, текущую где-то рядом. Пожалуй, он искал даже не
девушку: ему нужно было увидеть именно движение, плавное и легкое, нечто
бесплотное, потому что его рассудок, словно защищаясь от соблазна,
отказывался видеть в ней живую, реальную женщину.
Вот он снова заметил ее. Она шла по тропе со своим грузом и была все же
женщиной во плоти и крови.
Он едва не бросился за ней, но сдержался. Потом испуганно подумал, что
она может обернуться и увидеть его. Сошел с тропы и под прикрытием кедров
пошел быстрее, но так же бесшумно, догоняя ее, с мучительной жадностью ловя
каждое ее движение. И повторял себе, что должен быть осторожен, потому что,
если что-нибудь произойдет, его песенка спета.
Ведь Анджело Пассетто и так уже хлебнул горя. Господь не допустит,
чтобы с ним опять что-то случилось. Он повторял про себя свое имя. Он
успокаивал себя, повторяя: "Все будет хорошо, с Анджело Пассетто ничего не
случится".
Вот девушка остановилась и поставила ведра на землю. Но не отпустила
их. Она стояла согнувшись, держась за дужки ведер, словно так устала, что не
решалась их бросить. Прячась между деревьями, всего в нескольких метрах от
нее, он видел красную ленту, туго стянувшую на затылке ее черные волосы,
потом волосы рассыпались по согнутой шее. Видел, как беззащитна и смиренна
эта девичья шея.
Он представил себе, как покорна может быть такая девушка, как из любви
к тебе она пойдет на все. Только захоти - и она бросится на землю - такая
испуганная и неловкая - и обнимет твои колени, и прижмется к ним, а ты
будешь стоять, словно бог, сошедший на землю. И, глядя вниз, ты увидишь эту
красную ленту у нее в волосах, эту склоненную голову.
Все так же держась за дужки, напружинив еще не принявшие всей тяжести
руки, девушка подняла голову, словно устремляясь к небу, и, быстро расправив
согнутые в коленках ноги, оторвала от земли закачавшиеся ведра. И тем же
шагом пошла дальше. Тут он заметил, что она вышла на поляну.
На поляне стоял дом, если это можно было назвать домом: сколоченный из
досок и палок, некрашеный, под толевой крышей, влажно блестевшей в вечернем
свете, и с трубой, сложенной из галечника. Была, однако, веранда, которая,
судя по голым стеблям дикого винограда, все еще державшимся за натянутую для
них проволоку, летом утопала в зелени. На полу, по обе стороны широких
ступеней, стояли два больших цветочных горшка, из которых торчали стебли
засохшей герани. Перед домом была пустая, чисто выметенная площадка, такая
влажная, что на ее поверхности смутным пятном отражалась белая курица,
шагавшая по двору.
Девушка подошла к дому, поднялась на веранду, вошла. Дощатая дверь
закрылась за ней.
Из трубы шел дым. В доме была жизнь.