"Роберт Уоррен. Приди в зеленый дол" - читать интересную книгу автора

не мог. Поднялся и пошел к дому.
Входя во двор из-за сарая, он увидел, как в окне кухни белеет ее лицо.


Это был единственный раз, когда он вполне сознательно и в самом
буквальном смысле слова бежал из ее дома; вспоминать об этом случае было
неприятно, тягостно. Сначала он не понимал, от чего, собственно, спасался, а
потом понял, что бежал от себя самого, от чего-то неведомого, только теперь
проявившегося в нем; словно что-то мелькнуло в темных глубинах его души, как
белое брюхо всплывающей из черноты рыбы. Чем- то новым повеяло во тьме его
существа.
Больше он из этого дома не убегал. Но каждое утро бежал от себя, находя
убежище в работе. Он сам находил себе дело и брался за него с остервенением.
Дров, которые он напилил, хватило бы на две зимы. Он сложил их на заднем
крыльце в аккуратные поленницы и, когда обнаруживал, что какое-нибудь полено
лежит криво, готов был целый час возиться, перекладывая поленницу заново. Он
нашел в сарае старые доски и сменил сгнившую обшивку на веранде. Починил
плетень на заднем дворе. Перебрал и навесил ворота сарая. Вставил в свое
окно новое стекло. Старым шилом начал чинить древнюю упряжь, висевшую в
сарае. Поднял и починил завалившуюся изгородь, измеряя, отпиливая, прибивая,
захваченный страстью к точности. Он не мог обходиться без дела, вся его
жизнь была теперь подчинена работе: точно отмерить доску, ловко вбить
гвоздь. Согнется гвоздь - и уже ни на что нельзя будет положиться.
Для начала она решила платить ему по доллару в день. На седьмой день,
когда он доел свой ужин, она выложила деньги на красную клетчатую клеенку
рядом с графинчиком уксуса, большой хрустальной солонкой и треснутой
фарфоровой сахарницей; медленно выложила семь долларовых бумажек, как бы на
случай, если он не слишком искушен в счете. Он равнодушно поглядел на
деньги, будто не понимал, что это такое. Потом поднял глаза на нее, словно
пытаясь уловить связь между деньгами и этим лицом, белевшим в резком свете
электрической лампочки.
И услышал:
- Это тебе.
В первую поездку в город он купил пакет гвоздей. К этому времени он уже
израсходовал все гвозди, какие наскреб в доме. В следующий раз, две недели
спустя, привез банку белой краски. Выкрасил столбики веранды, и они нелепо
засияли на фоне потемневших от непогоды и времени стен. Тогда в следующую
среду, ибо она расплачивалась с ним по средам, когда он кончал есть, она
положила на стол пять долларовых бумажек и одну пятидолларовую.
Она давно уже перестала задавать ему работу. Он делал что хотел и в
объяснения не пускался. Однажды, крася веранду, он поднял глаза и в окне
второго этажа увидел ее лицо.
Находить работу становилось все труднее. Когда дождило и серое брюхо
неба повисало на черных верхушках деревьев, окаймлявших обрыв, а ручей
вздувался и ревел, он уходил в сарай и принимался разбирать старье в
кладовке - там были болты, гайки, косы, топор без топорища, стальные
капканы, помятые старинные часы без стрелок, бобровая муфта, круглая
жестянка с надписью "Агнес, Мэйбл и Бекки". Дыхание белой дымкой повисало в
морозном полумраке кладовки.
К концу ноября он стал в дождливые дни уходить к себе в комнату,