"Катерина Врублевская. Дело о старинном портрете (Аполлинария Авилова-3) " - читать интересную книгу автора

женщина, которой хочется любви и ласки. Но почему я должна отдавать свободу
и капиталы в обмен на обручальное кольцо? Почему мужчинам можно
удовлетворять свою похоть в веселых домах даже при наличии жены, а одинокая
женщина не может лечь в постель с тем, кто ей нравится, не снискав
презрительных взглядов общества?..
Ну и ладно, что случилось, то случилось. Для меня наступили тихие
спокойные дни.
От Андрея стали приходить письма. Он снял мансарду на улице Турлак на
Монмартре, записался в школу изящных искусств к мэтру Кормону и принялся
осваивать стили и технику живописи. Настроение у него было восторженное, и
это понятно: мне известно, как действует на новичка Париж - его воздух,
дворцы, бульвары, толпы людей, гуляющих по набережным Сены, кафе под
плетеными тентами. А женщины!.. Андрей много писал, проводил время в
кабачках - знакомился там с художниками и натурщицами, побывал в кабаре
"Мулен Руж", где насладился огненным канканом. Я получала истинное
удовольствие, читая его письма, - у Протасова открылся писательский талант,
и его замечания оказывались тонкими и остроумными.
Впрочем, о Париже, "Мулен Руж" и бульварах было только первое письмо. В
остальных он писал только о работе и учебе, о том, что он недоволен мэтром и
намерен поменять школу, о шапочном знакомстве с Тулуз-Лотреком и Пюви де
Шаванном в пивной "Ла Сури" на улице Бреда. Он посещал музеи, копировал
старых мастеров и возвращался в свою мансарду после полуночи.
Письма Андрея становились все короче, они приходили все реже и реже. Я
начала беспокоиться. Я ведь знала, что многие приезжают в Париж, чтобы
покорить его, но далеко не каждому это удается.
Последнее письмо от Андрея поразило меня своей безысходностью. Я
вчитывалась в строки, пытаясь понять, что с ним, почему ему так плохо и чем
я могу ему помочь? И не находила ответа.

"Милая моя Полина, - писал Андрей. - Несмотря на то, что несколько
месяцев не такой уж большой срок, я начинаю разочаровываться в этой цитадели
"высокого искусства". Прошел восторг первых дней, и я оказался один на один
с жестокой действительностью, от которой мне становится все хуже. Я надеялся
найти в Париже свой стиль, а вместо этого меня заставляют по многу часов
копировать классиков, то есть делать то же, что я делал в московском
училище. Но сколько можно? В мои годы Микеланджело уже высекал статуи, а
Рембрандт был знаменит за пределами Нидерландов. Время идет, и я чувствую,
как оно течет у меня между пальцами.
Ведь я знаю, что могу писать, и пишу урывками, когда у меня остается
время. Я выражаю душу в картинах, а надо мной смеются. Приехал какой-то
неуклюжий русский, с жутким акцентом, в нелепой одежде, и хочет завоевать
Париж словно какой-нибудь Растиньяк. Их Париж - жестокий и коварный, но в то
же время пленительный и одурманивающий, сводящий с ума. Париж водит за нос
не только чужака, но и уроженца самого что ни на есть Монпарнаса. Завоевать
Париж... Как бы не так, милый, находились и посильнее тебя, только это им
тоже оказалось не по зубам! Нет уж, знай, сверчок, свой шесток, сиди
тихонько да рисуй лобастых афинян с гипсовых слепков. Я эти безрукие торсы
уже с закрытыми глазами рисую. А коричневые картины позднего классицизма
просто видеть не могу. Все привычно, знакомо и... словом, надоело. Иногда
хочется залечь в мансарде и не выходить на улицу, но я знаю, что это -