"Катерина Врублевская. Дело о старинном портрете (Аполлинария Авилова-3) " - читать интересную книгу автора

поражение, и не смирюсь с этим.
Отнес несколько своих работ в галерею на улице Форе. Мне ее
посоветовали, сказали, что владелец не такой сквалыга, как остальные. Хозяин
взял, но при этом скривился, словно я писал не красками, а уксусом. Обещал
заплатить после продажи. Значительных денег не предвижу, хорошо бы на краски
заработать да на оплату чердака, и за то спасибо.
Вчера в "Ла Сури" познакомился с одним необычным человеком. Он -
алхимик, представляешь себе? Это в наше-то время! Высокий худой старик с
растрепанными седыми волосами и непременной трубкой в зубах. Ищет
философский камень и смысл жизни. Мы славно поговорили, и он обещал показать
мне свою алхимическую лабораторию. Очень этот старик меня заинтересовал.
Я одинок, Полина. У меня здесь нет друзей. Пытаюсь заглушить тоску
работой, но перед сном приходят мрачные мысли: зачем все это? Барахтаюсь,
как муха, завязшая в смоле. На что только не пойдешь, чтобы убить это
чувство одиночества.
Не перестаю думать о тебе и о своем долге, который я сам возложил на
себя. Мне нужна власть над кистью, слава и много-много денег. Только тогда я
вернусь и паду к твоим ногам. А пока я, стиснув зубы, вновь принимаюсь за
копирование классиков.
На этом все, иду работать. Жду с нетерпением твоих писем. Если бы ты
знала, как они мне дороги. Я их храню и перечитываю.
Крепко обнимаю.
Не поминай лихом.
Твой Андрей

Это, как я уже сказала, было последнее письмо.
В ответ я написала около десятка писем с перерывами в неделю. Каждый
раз, когда приходила почта, я вспыхивала на мгновенье и тут же угасала -
письма от Андрея не было. Дуняша по моей просьбе сходила к Протасовым
спросить, нет ли известий от сына, но ей ответили, что писем не было уже
несколько месяцев.
С того дня прошло около полугода. Я скучала, не зная, чем себя занять.
Перечитала все последние новинки, присланные из Москвы и Санкт-Петербурга,
начала вышивать гладью, чего не делала с институтских времен. Андрей молчал,
и мне все чаще снились его серые глаза. Гарнитур уже не радовал своей
новизной, хотя был очень удобен и эффектен, и я подумывала, не заказать ли
Серапиону Григорьевичу спальню в том же стиле. Но без Андрея я не решалась -
а вдруг мастеровые не справятся?
Елизавета Павловна присылала мне приглашения на свои четверги, и от
одиночества и хандры я однажды поехала к ней. Весь вечер вокруг меня
крутились двое: помещик Малеев в обсыпанном перхотью сюртуке и жандармский
ротмистр Жулябии, абсолютно лысый и с громовым голосом. Они наперебой
пытались завладеть моим вниманием, помещик рассказывал об урожае гречихи и
пройдохе-землемере, из-за которого у него началась тяжба с соседями, а
жандарм подчеркивал свою роль в поимке политических и требовал закрыть
университеты, в которых, по его разумению, ничему хорошему научить
невозможно.
Рассеянно слушая того и другого, я размышляла, что вот, передо мной два
потомственных дворянина, которые не прочь поухлестывать за богатой вдовой,
так чего же меня от них с души воротит? Значит, дело не в сословиях, а в