"Владимир Возовиков. Сын отца своего" - читать интересную книгу автора

ловко и уверенно снимал мерку, принести в конце концов не то поддевку, не то
балахон, и уж никак не первый, заказанный после училища китель! Да еще в
канун инспекторского смотра. Ермаков разозлился не на шутку: в старом кителе
явиться на смотр казалось ему кощунством. Он потребовал жалобную книгу, а
заодно и личной встречи с заведующим ателье. В самый разгар перепалки в
примерочную вошла молодая женщина, остановилась так близко, что Ермаков
сразу и не рассмотрел ее. "Ничего страшного". Ермаков помнит первую ее
фразу, произнесенную тем смягченным голосом, каким утешают обиженных детей.
Помнит он и внезапное ощущение неловкости за поднятый шум, и злость на себя
за эту неловкость, и резкие свои слова: "Вам конечно, страшиться нечего! В
таком балахоне только ворон пугать. А мне не пугалом в огород, мне в строй!"
Он помнит и тихий, вроде бы согласный смех ее, и первое прикосновение
ее рук - они скользнули по его плечам, быстрым повелительным движением
заставили повернуться раз и другой, осторожно разгладили складки на спине,
что-то примеряли, чертили мелком, скалывали булавками, и едва уловимое
прохладное дыхание касалось его головы. Ермакова все еще злило торчащее
перед ним лицо мастера, распаренное весенней жарой, но он уже знал: в книгу
жалоб ничего писать не станет, хотя бы и пришлось выйти на полковое
построение в поношенном кителе.
"Все поправимо. - Она облегченно вздохнула. - Приходите через два дня -
сделаем, и хоть на картину". "Мне завтра на строевой смотр", - отрезал
Ермаков. "Такой симпатичный юноша, а сердитый..." Кажется, он покраснел
тогда под ее пристальным, изучающим взглядом, а она повернулась к мастеру.
Тот забубнил что-то о срочных заказах и привередливых клиентах, и она
оборвала: "Хорошо, я, пожалуй, сама, раз товарищу лейтенанту некогда...
Приходите вечером к закрытию..."
К назначенному сроку Ермаков не успел. Вечером в комнатке общежития он
долго стоял перед зеркалом, подозрительно изучая свою физиономию. "Такой
симпатичный юноша..." - надо же! Похоже, до того дня собственное лицо -
знакомый до последней черточки бледноватый овал в легких брызгах веснушек от
непривычного солнца - он считая обыкновенным атрибутом военной формы,
который положено держать в опрятности наравне с фуражкой и кителем... "Да
что я, девчонка - вертеться перед зеркалом, - рассердился наконец. -
"Симпатичный"... Польстила, чтоб не слишком шумел, и все дело". Он попытался
вспомнить женщину из ателье, и ничего не вышло. Помнились выражение глаз,
слова и оттенки голоса, а в общем-то не разглядел. Только показалась она ему
совсем взрослой, много взрослее его. Хотя и ему, Ермакову, было уже двадцать
три.
Он рассмотрел Полину при второй встрече. Она сердито выговаривала ему
за неявку: накричал на людей, заведующую ателье усадил за работу - сделала и
после закрытия еще час ждала, а дело-то, оказывается, не столь уж и срочное.
Ермаков не оправдывался, стесненно молчал, глядя в сердитые глаза маленькой
женщины. Сейчас она показалась моложе, чем в первый раз, моложе и
привлекательней. "Знаете что, - сказал неожиданно, - в субботу у нас в полку
вечер отдыха для офицеров. Приходите. Я встречу".
Его приглашение было только непроизвольным желанием загладить вину
перед нею за доставленные хлопоты - так он считал тогда. "Интересно, -
ответила она с язвинкой, - как же долго придется ждать вас?" - "Ждать не
придется. Назначайте место и время". "Будто я дорогу в ваш полк не знаю. -
Она по-девчоночьи фыркнула. - Небось в одном гарнизоне служим. - И, подавая