"Владимир Возовиков. Осенний жаворонок" - читать интересную книгу автора

комбату, нате, мол, вам, да только лучше ли будет? Находчивые, нечего
сказать!
Возможно, благодушие все по той же причине? Когда прощаешься с людьми,
даже неприятные в прежнее время кажутся славными ребятами. Примешивалось и
другое: он уже отделялся от этих людей, какие-то мелкие черты в них словно
пропадали, он снова переживал чувство давнего знакомства с ними. Он будто
наяву возвращался к первому своему солдатскому костру, и вроде бы эти же
самые люди грелись тогда возле него. Все время мельтешило перед глазами
сосредоточенное мальчишечье лицо Шарунова, а потом другие, забытые черты
начинали пробиваться в нем - вот-вот Батурин узнает, как это случается, если
долго смотришь на причудливый узор или облако, - но нет, что-то, какая-то
мысль спугивает их, только чудится: и Шарунов это, и кто-то другой...
- Товарищ подполковник, командир полка у аппарата, - позвал связист,
высунувшись из соседней штабной палатки.
Сумерки густели. В приоткрытой топке походной кухни рдели горячие угли,
тихо побрякивая котелками, выходила на поляну группа солдат, четверо с
термосами ждали раздачи, перешучиваясь с поваром, из палатки долетала
торопливая дробь морзянки, неслышно прохаживался за деревьями часовой,
осенний холодок струился от штыка его автомата, от брони ближних машин...
Когда это было - все-все вот так, до мельчайшей подробности? Было...


* * *

Сколько раз Батурин встречал осень, а не припомнит такой, чтобы сильно
его опечалила. Чаще наоборот случалось. Сентябрьским днем принимал свой
первый взвод, красуясь золотом погон и блеском ремней, ловя удивленные
взгляды стриженных наголо солдат, тянущиеся к багровому сиянию фронтового
ордена на зеленой ткани его новенькой гимнастерки. Стояли перед ним люди и
постарше возрастом - в пору послевоенной демобилизации армии многим давали
отсрочки, - но этот орден, полученный на войне, резко возвышал его в глазах
ребят, даже изрядно тертых той трудной жизнью. Ведь он был причастен к
поколению фронтовиков, людей, ходивших рядом со смертью, смотревших в ее
пристальные ледяные зрачки. Его власть во взводе признали сразу, рубеж
войны, с которого пришел он в жизнь армии мирных дней, дал ему тот моральный
авторитет, который нынешним лейтенантам приходится завоевывать долгими
месяцами, а то и годами. Но и держаться на высоте того авторитета было
непросто - люди по-особому присматривались и прислушивались к
фронтовику-командиру.
Однажды солдат его взвода, из бывших беспризорников, организовал в
отделении пьянку, а вину свалил на одного из новобранцев: ему-де легче
сойдет с рук, поскольку учтут малоопытность. Батурин тщательно разобрался и
впал в настоящее бешенство. При всех заявил виновнику: таких-де на фронте на
мушке держали, и уж, во всяком случае, на опасное дело не брали, потому что
ради собственной шкуры они во всякую минуту готовы нырнуть за чужую спину. В
тот же вечер командир роты, тоже фронтовик, сказал Батурину: "Степан
Григорьевич, на вашем месте я бы поостерегся такими словами казнить
человека". - "А что, не заслужил?" - "Трудно сказать, в бой-то мы с ним ведь
не ходили. Мне бы после такого жить не захотелось, ей-богу! Он же не от
случайного прохожего это услышал". Батурин задумался, пошел на гауптвахту,