"Арсений Васильевич Ворожейкин. Солдаты неба " - читать интересную книгу автора

чувствовал некоторую неловкость перед товарищами. Одни, быстро наращивая
боевой опыт, уходили вперед, другие старались от них не отстать. В
большинстве же мы пока походили на птенцов, едва вылетевших из гнезда.
Однако начинали чувствовать в крылышках упругую прибывающую силу.
Это утро отличалось от минувших только тем, что появилась наконец
желанная определенность в обстановке. До сего дня перелетать государственную
границу и преследовать врага на его территории нам не разрешалось. Сидя в
кабине под палящим солнцем, мы покорно и терпеливо ждали, пока противник
первым совершит нападение. В хорошей маневренности японских истребителей мы
уже убедились. Наши И-16 превосходили их по скорости, вооружению и
прекрасным качествам на пикировании. Недостаток боевого опыта мы могли
компенсировать отвагой, дерзостью, неукротимым желанием победить. Но,
занимая позицию пассивного ожидания, мы не могли сбросить со счета серьезный
численный перевес противника, не учитывать того, что японские летчики имели
немалый опыт боев в Китае.
Все это тревожило нас и раздражало. Разговоры о том, что японцы своими
полетами хотят спровоцировать войну и мы на эту удочку не должны
поддаваться, не могли внести ни успокоения, ни ясности. Каждый летчик видел
и на себе испытал, что противник имеет самые решительные намерения. Вряд ли
в таких условиях наша оборонительная тактика и выжидательная политика уймут
японских агрессоров. Их аппетиты, скорее всего, только разгорятся.
И вот сегодня впервые получен приказ: в случае воздушного боя
уничтожать врага и на его территории. Это справедливо. Такая перспектива
отвечает нашему духу.
Только этим и отличалось то июньское утро от других.
Самолет старшего лейтенанта Холина был неисправен, и я подумал, что это
даже к лучшему. У летчика было подавленное состояние, и сейчас есть
возможность с ним поговорить.
Он сидел неподалеку от штабной палатки, задумчиво попыхивая папироской.
Как видно, не брился сегодня. Черная, жесткая щетина, охватившая впалые щеки
и маленький подбородок, делала землистое лицо еще более изможденным, старила
его.
Я помнил его жену, высокую, молодую, интересную женщину. Красота ее
была яркой и ослепительной. Она была на вид скромна и застенчива, но в
темных глазах угадывались своенравие и властность. Я познакомился с ней и
беседовал незадолго до нашего отъезда в Монголию, когда Холин, бывший в
эскадрилье на самом хорошем счету, вдруг запил. "Я его не люблю, бывают
моменты, он становится мне ненавистным. Он знает только свой аэродром да
штаб. У него даже не находится времени сходить со мной в театр. А толку-то
что от его увлеченности своей авиацией? Как был старшим лейтенантом, так и
остался им".
В эскадрилье мало кто знал о семейной трагедии этого маленького, не
очень-то общительного человека. Находились охотники пошутить над ним,
бросить в его огород камешек.
На третьи сутки после нашего отъезда из Москвы, когда поезд громыхал по
сибирской земле, мы очутились с Павлом Александровичем наедине в пыльном
тамбуре вагона. На Холина, что называется, нашло, и этот нелюбим вдруг
заговорил, с каждым словом все глубже и глубже уходя в историю своей любви,
где один день не был похож на другой, где мгновения сказочного счастья
сменялись приступами страданий и горя.