"Андрей Воронин. Утраченная реликвия" - читать интересную книгу автора

казалось ему сомнительным.
"До сегодняшнего дня не брал, - мысленно поправил а он себя, садясь в
резное кресло с прямой высокой спинкой и кладя на колени портфель, - А
теперь вот взял. Но как же было не взять? Ведь это же, можно сказать,
святое дело, дело совести..."
Лев Григорьевич с сомнением покосился на опущенные жалюзи, но
поднимать их не стал: присутствие в этой комнате яркого солнечного света
вдруг показалось ему неуместным, почти непристойным и едва ли не
кощунственным. Вместо этого он включил настольную лампу, одним нажатием
кнопки превратив полдень в полночь, и, потянув за ремни, расстегнул
портфель.
Из верхнего ящика стола он достал сильную лупу с подсветкой, а из
портфеля - плоский сверток в коричневой вощеной бумаге, перекрещенный
клейкой лентой.
При виде свертка сердце у него снова тревожно стукнуло, и Льву
Григорьевичу пришлось напомнить себе, что дело, за которое он взялся, -
святое дело. Быть может, именно в этом заключалась причина дискомфорта: он
не привык делать дела, основываясь на понятиях совести, чести и уж тем
более святости. Товар - деньги - товар - вот как во все времена совершаются
сделки, вот по какому закону живет любой нормальный человек.
А тут...
Он вооружился острым перочинным ножиком, готовясь разрезать клейкую
ленту вместе с вощеной бумагой, но спохватился и сначала потушил в
пепельнице окурок.
Повредить такую старую, овеянную мистическим ореолом вещь, случайно
уронив на нее тлеющий уголек, было бы непростительно. Да и вообще, курить,
держа в руках ЭТО, казалось Льву Григорьевичу, мягко говоря, невежливым и
даже рискованным.
Антиквар отодвинул подальше от себя пепельницу, подавил желание
перекреститься, перерезал скотч и развернул бумагу. Темный от времени лик
глянул на него с неровной поверхности доски, и Лев Григорьевич замер,
встретившись взглядом с огромными, неестественно яркими на темном фоне
глазами Богородицы.


Глава 2

Лихой восемнадцатый год оторвал подъесаула Байрачного от родной
станицы, закружил, завертел и бросил в седло. Много было пролито крови,
много взято на душу смертных грехов, и не раз доводилось подъесаулу
получать отметины - и от пуль, и от казачьих сабель, и от - иного железа,
которого в ту пору хватало с лихвой.
Поначалу поддался Степан Байрачный на горячие слова казачьего
вахмистра Семена Михайловича Буденного и отправился вместе с ним воевать за
народное счастье. Однако уже через два месяца стало ему казаться, что
никаким народным счастьем тут и не пахнет, а пахнет одной резней да
грабежами, как будто не русские люди стремя в стремя ходили с ним в
сабельную атаку, не казаки с Дона и Терека, а оголтелая татарва, набежавшая
с дикой степи за ясаком. Горько стало подъесаулу Байрачному, тошно и
муторно сделалось ему, и стали его донимать вопросы, над которыми он прежде