"Андрей Воронин. Утраченная реликвия" - читать интересную книгу автора

вовсе не задумывался. По счастью, у него уже тогда хватило ума не лезть с
этими вопросами к первому встречному-поперечному, потому как он подозревал,
что ответом на все его недоумения будет револьверная пуля да безымянный
бугорок в степи, от которого через год и следа не останется.
Но вопросы вопросами, а война - войной. Когда в чистом поле сшибаются
две конные лавы и острое железо так и норовит раскроить тебе череп вместе с
зудящими внутри него вопросами и сомнениями, поневоле приходится
отмахиваться, отбиваться - одним словом, убивать.
И он убивал, делая это с каждым разом все более умело и точно.
Вечерами на привале, у разложенного в разоренном крестьянском дворе костра,
вопросы возвращались, создавая ощущение медленного и неотвратимого
погружения в трясину, откуда нет и не может быть возврата.
Комиссары не уставали повторять, что никакого Бога нет и что,
следовательно, ответ за свои дела Степану Байрачному придется держать
только перед революционным народом, однако подъесаул, как ни старался, до
конца поверить в это так и не сумел.
Поэтому, промаявшись в красной коннице товарища Буденного еще три
месяца, одной ненастной ночью посланный в дозор Степан Байрачный исчез -
исчез вместе с шашкой, наганом и конем, которого привел с собой из дома, с
самого Терека. Никто не знал, куда он подевался, однако уже через две
недели буденновский разъезд попал в засаду, и единственный уцелевший боец,
вернувшись к своим, матерясь и раздирая на груди ветхую, заляпанную своей и
чужой кровью гимнастерку, клялся, что видел среди напавших на разъезд
беляков Степку Байрачного в новеньких, с иголочки, погонах и фуражке с
кантом.
На Байрачного долго охотились, но он знал, что делал, когда уходил от
Буденного, и не давал охотникам спуску.
Он и сам охотился на своих бывших товарищей по оружию, как на бешеных
псов, - рубил в капусту, прицель но бил из верного винта, да и наган его
тоже не лежал без дела в кобуре. Случалось ему также и вешать, и жечь, а
бывшего своего взводного, красного казака Ваську Бесфамильного, охочего до
крови и чужого добра припадочного душегуба, он до смерти забил голыми
руками - с трех ударов забил, между прочим, благо силы ему было не
занимать, а ненависти и подавно. Да и вообще, ненависти в ту пору на Руси
хватало - ненавистью был пропитан воздух, ненавистью сочилась земля, и
солнце по вечерам смотрело с неба налитым кровью, ненавидящим глазом.
И случилось так, что весной девятнадцатого года, аккурат на Пасху,
казачий разъезд, которым командовал есаул Байрачный, наехал в поле на
крестный ход, срезанный на корню пулеметным огнем с буденновской тачанки.
Мужики в бородах и чистых рубахах, бабы в платках, попы в ризах и даже
детишки - все перемешалось на дороге в одну кровавую, нашпигованную свинцом
кучу, припорошенную пылью. Тела еще не остыли - казалось, их всех просто
сморил сон, и даже поднятая колесами пулеметной брички пыль осела не до
конца.
Байрачный осадил коня, глянул и оттянул пальцем подбородочный ремень
фуражки, как будто тот его душил. На черных от загара скулах вздулись,
опали и снова вздулись каменные желваки.
- Значится, так, хлопцы, - проговорил он голосом, похожим на карканье
кладбищенской вороны. - Слушай, значится, диспозицию. Диспозиция такая: с
седла не слезать, покуда эту суку не догоним. Кто отстанет - пристрелю