"Константин Воробьев. Это мы, господи!.." - читать интересную книгу автора

завтракали. Перед каждым на "Дойче цайтунге" лежала треть буханки хлеба, а
рядом - оранжевая пластмассовая баночка с искусственным маргарином.
Расставив локти и растопырив пальцы, слишком осторожно, почти испуганно,
резали хлеб солдаты. С горбушки снимался удивительно искусно срезанный
ломтик. Нужно быть артистом-хлеборезом или целый век прожить впроголодь,
чтобы суметь отрезать кусочек хлеба толщиной с кленовый лист. Чисто
по-своему, по-немецки, "накладывался" маргарин: в баночку резко пырялся нож,
затем обтирался о ломтик-листик хлеба...
Вокзальные часы показывали ровно шесть, когда жандармы знаками
приказали скованной тройке следовать за ними. По перрону сытой кошкой
кувыркался ветер, играя с клочками бумаги и окурками папирос. От пыхтящего
паровоза истерзанным холстом тянулся пар, растворяясь в холодном воздухе.
Одиннадцать маленьких пассажирских вагонов робко жались друг к другу, зарясь
на перрон просящими бельмами замороженных окон. Войдя в вагон, жандармы
очистили от пассажиров купе. Сипло кукукнув, паровоз дернул состав, и в
тяжелые головы скованных застучали колеса вопросами: "Кто же вы? Кто же вы?
Кто же вы?.. Куда едете? Куда едете? Куда едете?.."
Мрачный и холодный день уже пронизывался нитями сумерек, когда жандармы
вывели скованных из вагона. Улицы незнакомого города были оживленны. По
мостовой, гремя клумпами, плелась согнувшаяся в три погибели старушка с
вязанкой соломы на спине; цокали извозчики; проносились грузовики. Из-за
гряды домов, где-то впереди шагающих пленных, шприцем проколол небо
красномакушечный костел. Но по мере того как передний жандарм, подрагивая
жирными бедрами, уходил из улицы в улицу, костел отодвигался вправо, потом
очутился позади. У приземистого черного здания с вывеской "Вермахт
комендатур" жандармы остановились. На тротуарах замялись любопытствующие,
пристыв глазами к потускневшим от мороза кандалам Сергея, Попова и Куликова.
А через час жандармы ввели скованных в обширный двор Шяуляйской каторжной
тюрьмы.
Бледно-розовым утром двадцать седьмого июня 1941 года фашисты
оккупировали Шяуляй. По пустым, словно вымершим улицам днем гуляли штабные
офицеры и гестаповцы. С наступлением вечера и до зари на окраине города, у
озера, не умолкали трели автоматов. Девять концлагерей тесным кольцом
опоясали Шяуляй. В двух лагерях - физически здоровые евреи, специально
оставленные для работы, в остальных - советские военнопленные.
В Шяуляе самое большое здание - тюрьма. Величественным замком высится
она на отлете города, мерцая узкими окнами пяти этажей. В конце 1941 -
начале 1942 года ее наполняли пленные. Во дворе, в коридорах, в четырехстах
камерах, на чердаке - всюду, где только было возможно, сидели, стояли,
корчились люди. Была их там не одна тысяча. Их не кормили. Водопровод немцы
разобрали. Умерших от тифа и голода убирали с первого этажа и со двора. В
камерах и коридорах остальных этажей трупы валялись месяцами, разъедаемые
несметным количеством вшей.
По утрам шесть автоматчиков заходили во двор тюрьмы. Три фургона,
наполненные мертвецами и еще дышащими, вывозились из тюрьмы в поле. Каждый
фургон тащили пятьдесят пленных. Место, где сваливали в огромную канаву
полутрупы, отстояло от города в четырех верстах. Из ста пятидесяти человек,
везущих страшный груз, доходили туда сто двадцать. Возвращались восемьдесят
- девяносто. Остальных пристреливали по пути на кладбище и обратно.
Бывшую канцелярию тюрьмы занимал комендант лагеря со своим штабом. Не