"Константин Воробьев. Это мы, господи!.." - читать интересную книгу автора

поднимаясь из-за стола, просунув автомат в форточку, каждый день расходовал
он тридцать два патрона на пленных. Один фургон был специально закреплен за
ним...
Иногда в тюрьму заходил комендант города и с ним - поджарые, похожие на
гончих сук три немки, одетые в форму сестер милосердия. Тогда из пленных
тщательно выискивались наиболее испитые и измученные. Их симметрично
выстраивали у стен. С нескрываемым отвращением и ужасом подходили к ним
"сестры", становились в трех шагах спереди, а тем временем комендант щелкал
фотоаппаратом. Эти увеличенные снимки видели потом пленные в витринах окон,
провозя городом фургоны. Под снимками пестрели пространные подписи о том,
как немецкие сестры милосердия оказывают помощь пленным красноармейцам на
передовой линии германского фронта...
Гестапо торопило. Требовалась тюрьма для литовских коммунистов,
антифашистов. Рейсы фургонов участились. Редели пленные, становилось
просторнее в тюрьме, и наконец она совсем освободилась.

Шла весна 1942 года. Оттаивала и оседала земля на огромном кладбище
военнопленных. Тихим пламенем свеч замерцали там подснежники. И в одну из
майских ночей на этой великой могиле братьев по крови задвигались бесшумные
тени с лопатами и кирками в руках. То рабочие из города тайком от фашистов
пришли оборудовать последнее пристанище советских товарищей... А на заре,
встречая солнце, маленькая красногрудая птичка весело славила братство в
борьбе и надежде, сидя на огромном камне-обелиске, что появился на братской
могиле замученных. Корявые, тугогнущиеся пальцы деповского слесаря
выгравировали долотом на камне простые слова большого сердца:

Пусть вам будет мягкой литовская земля.

У подножья обелиска просинью девичьих глаз пытливо и вопросительно
глядели в небо первые цветы полей, перевязанные в букет широкой кумачовой
лентой...
На третий день после этого немцы выставили на кладбище часового.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Камера Сергея была на пятом этаже и выходила окном на город.
Взобравшись на стол, Сергей подолгу глядел на густо коптившие трубы завода,
что наполовину виднелся в окно, на горящую склень озера у самой тюрьмы.
Переводя взгляд на город, Сергей видел лишь разноцветные крыши домов.
Казалось, будто город накрылся от декабрьского холода огромным детским
одеялом из лоскутков...
Режим Шяуляйской тюрьмы мало чем отличался от Паневежской. Те же сто
пятьдесят граммов хлеба в сутки и два раза баланда; так же не разрешалось за
целый день присесть на край нар. По субботам заключенных сгоняли в тюремную
католическую церковь. Помещалась она на пятом этаже в обширной и светлой
комнате. В правом углу стоял довольно стройный орган. Под его звуки хор из
надзирателей под управлением тюремного палача пытался петь что-то жалобное и
проникновенное...
Порядок расстрела в Шяуляйской тюрьме был иной. В тот момент, когда
огромный, крытый черным брезентом грузовик гестапо заезжал во двор тюрьмы,