"Константин Воробьев. Это мы, господи!.." - читать интересную книгу автора

- Ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум...
На правой стороне шоссе, убегающего из города, у опушки небольшого
леса, который пересекала железная дорога, пачкал утро копотью труб сахарный
завод. Пять водомойных канав, глубиною в восемь метров, были засыпаны
сахарными бураками. Поодаль, у линий железных колей, кучились бурты
подвозимой в вагонах свеклы. На ее выгрузке и складывании в бурты работали
заключенные. На восемнадцатитонный вагон полагалось три человека. Время -
час. Не выполнившие эту норму лишались баланды, которую привозили из тюрьмы
на завод.
После допроса вот уже десятый день шел Сергей на работу. На вагон
становился с двумя однокамерниками - замполитрука Устиновым и старшим
сержантом Мотякиным. С самых первых дней оккупации фашистами Литвы Устинов и
Мотякин, служившие в Либаве, отстали от разбитого наголову своего батальона
и бродили в лесах близ Паневежиса, охотясь на эсэсовцев и полицейских и
скрываясь от них. А когда зимой стало невтерпеж оставаться в лесу, пошли по
поселкам выискивать прибежища у крестьян. В сорока верстах от Паневежиса, в
небольшом лесном хуторке, приютил их литовский крестьянин. Месяц жили в
погребе из-под картошки, потом "присобачились", как говорил старший сержант,
и познакомились с каждым домом. За веселый разбитной характер Мотякина, за
его чечетку под собственные губные трели-рулады и за сапожничье мастерство
Устинова крепко полюбились хуторянам "гражус бальшавикай..." {"Красивые
большевики" (лит.).}. А тем временем друзья выкопали в лесу свои винтовки и
начали прогуливаться за десять километров от хуторка, подстерегая на шоссе
фашистские одиночные автомобили и мотоциклистов. Завелись у них вскоре
автоматы немецкого образца и даже формы в чине "герр оберет".
Немногочисленная молодежь хуторка скоро научила их незатейливой мудрости
литовского языка, а замполитрука по старой привычке начал посвящать ее в
основы марксизма-ленинизма. К лету 1942 года в лесном хуторке жил, а на
шоссе действовал крошечный отряд мотякинцев...
Да трудно скрыть молодой пыл нерастраченной юности! Попадало ведь
иногда в подбитом автомобиле кое-что по мелочи, и, как ни старался Мотякин
уничтожить это там же на месте, в лесу, приносили ребята домой шнапс и
сигареты, не упускали случая хвастануть. Частенько зеленую тишь ночной улицы
хуторка вдруг распарывала огненная грохочущая струя автоматной очереди
вернувшегося с задания хуторянина. Скатывались тогда с печей старики,
залезали под постели бабы, пряча в подолы детей... И однажды на рассвете
дождливого августовского утра сенной сарай приютившего партизан крестьянина
окружила немецкая полевая жандармерия. Мотякин и Устинов были схвачены, "как
жирные перепелки", по злому определению старшего сержанта. Семья крестьянина
была расстреляна на месте, а дом сожжен...
С августа до ноября девять раз ходили друзья в гестапо. Израсходовали
они там не один кувшин воды, вылитый им на головы для приведения в чувство
после бананов, ознакомились со всеми видами пыток, побывав не в одной
"студии". Но ни один из мотякинцев не был выдан и назван. Знали ребята
библейское изречение: "Язык мой - враг мой" - и, закусив его в подъезде
гестапо, освобождали в тридцать девятой камере.
Выгружая свеклу из вагона, Мотякин не переставал шутить, приставая к
серьезному меланхоличному Устинову.
- Как ты думаешь, - громко произносил он и - тише: - комиссар, какую
конкретную пользу приносим мы Родине, тем что киснем в тюрьме, а?