"Константин Воробьев. Это мы, господи!.." - читать интересную книгу автора

видали нас. Эх, как закричали все "ура" - аш земля загудела - и пошли!..
Винтовка у меня об десяти патрон была, штык ишшо на ей такой, как ножик,
каким свиней режут. Да-а. И вот аказия какая! Спят, черти, они в
подштанниках! У нас ба, к примеру, за спанье в подштанниках на передовой -
трибунал! а им - хоть ба хны!.. Я себе тоже бегу и "ура" кричу, потому не
боязно и все кричат, и вижу: из машины, што стояла под поветью хаты,
выпрыгнул хворменно одетый, при хвурашке, и то туда, то суда обкружится, а
не бегит. Оробел вконец, знать, дурак... Я эта к ему, а он бултых на
коленки! И так мне было желательно кольнуть его - ну хоть ты што тут!
Кольнул... Штык, примерно, идет так, как в мешок, допустим, с рожью али
гречихой, ишшо потрескивает штой-то внутрях. Ну, и када штычок залез,
примерно, по дулу вот тут, пониже сисек, он и схватись за мою винтовку одной
рукой, а другой - цоп за парабелку. Эх ты, думаю, босяк, крутульно умереть
не желаешь! Бросил эта я "савате" свою, да как плюхнусь на его прямо пузом,
а руками за хлебалку, и задушил, значит... Задушил эта я его, взял "савате",
как положено, и думаю: дай, думаю, загляну в автана-бил, потому интересна.
Полез. Гляжу - кулечки, коробочки какие-то... Разорвал одну - баночки такие
зелененькие посыпались, номер на их стоит, как на нашем питаке. Да-а...
Перервал пополам - цыгареты! Э, думаю стоп! Ну, понятна, взял только шесть
штук баночек, потому трахвейное все одно што казенное. И все. А в обед
кличет меня комбат. "Горшков, - говорит, - возьми винтовку свою, да на вот
мешок, иди соломы набей в его и ко мне явись". Ну, думаю, в анбар запрет,
потому доказал хто-нибудь, што я во время бою на цыгареты трахвейные
позарился...
Пока солому набивал в мешок - баночки в голянищу попрятал. Ну, мешок
набил как надо, потому на ем самому лежать придется, и прихожу к комбату.
Явился, говорю, товарищ капитан, согласно приказу! "Пойдем", - говорит.
Пойдем, говорю, а сам думаю: обыск ба не сделал в голянище!.. Идем эта мы, и
вижу, што не к анбару. Он на огород - и я. Он через тын - и я. Залезли в
сад. Што, думаю, он хочет учинить со мною? Спужался, признаться, малость.
"Привяжи, - говорит, - мешок к сливине". Привязал. "А теперь, - говорит, -
примкни штык и покажи мне, как ты хвашиста утром колол". Ээ, думаю, пронес
Илья-пророк тучу! Не то! Обрадовался, понятно, да как садану в мешок штыком
- аш с дулом нырнул. "Вот, - говорит комбат, - так нельзя пырять. Я, -
говорит, - видел, как тебя хвашист чуть не застрелил. Хорошо, - говорит, - у
тебя красноармейская находчивость была тогда, а то б хана тебе!" И целый час
учил меня штыком пырять, пока солома не вывалилась из мешка... Ну, назад
когда шли, желательно мне было отблагодарить комбата - потому не посадил в
анбар. Я и говорю: товарищ капитан, погодите. "Што такое?" - говорит. Сапог
сниму, говорю, и сел на улице. Скинул эта я сапог, да второпях не тот.
Скинул другой - баночки вывалились. "Это ты в машине взял?" - спрашивает
капитан и смеется. Ну я, понятно, сказал, што струхнул, думал в анбар, и
говорю: возьмите, товарищ капитан, на память от красноармейца Горшкова
Алексея. Так он только одну сигарету закурил. Хороший был человек...

...Часов в двенадцать второго дня пути штрафники высадились в Риге. А
на следующий день, в тяжелых деревянных колодках на ногах, Сергей и Ванюшка
шагали по шоссе в штрафной командирский лагерь, отстоящий от Риги в
восемнадцати километрах.