"Кирилл Воробьев. Монастырь (fb2) " - читать интересную книгу автора (Воробьев Кирилл)

4.

Шмон в 8-м отряде.

Пепел, захватив опустевший мерзавчик, ушел в кабинет отрядника дорисовывать стенгазету. Котел и Шмасть остались в компании банки с нифилями, да нескольких недоеденных карамелек. До завтрака второй смены оставалась куча времени, целых полчаса, и делать было абсолютно нечего. Андрей уже успел сходить в библиотеку за свежими газетами и теперь Исаков лениво их пролистывал.

Начальник восьмого отряда, старший лейтенант Умывайко, пытался поддерживать свой культурный уровень. Делал он это, естественно, за счет зеков. Каждые полгода, когда шла подписная компания, личные счета осужденных подвергались безжалостной ревизии. Каждый, у кого на счету оказывалось достаточно денег, обязан был выписать какой-либо толстый журнал или газету. Так отрядник оказывался обладателем полутора-двух десятков журналов, начиная с "Иностранной литературы" и кончая "Сибирскими огнями". Неизвестно было, доходили ли у него руки до них, но шныри и завхоз регулярно изучали новинки мировой литературы.

Сегодня пришел очередной номер "Нового мира", которым, после распития алкогольного чифиря, занялся Шмасть. Но не успел шнырь изучить оглавление номера, как в дверь каптерки требовательно заколотили.

– Кого еще там несет? – рявкнул Котел.

– Какого хрена заперлись? Блин! – раздалось из-за двери.

Голос не был похож на обычный зековский и Игорь опрометью вскочил и отодвинул щеколду. В каптерку немедля ввалились двое прапорщиков, вооруженных резиновыми дубинками. Одним из них был встреченный Котлом на плацу Вова Тощий, вторым оказался Гена Жбан, низенький, плотный, с непропорционально длинными руками. Вместе эти прапора производили достаточно комичное впечатление, если бы не их репутация отъявленных беспредельщиков.

– Ну, – Жбан оглядел зеков, подцепил пальцем нагрудную бирку Шмасти, прочитал фамилию, – почему осужденные Клоповник и Исков заперлись? Почему в помещении накурено? Почему в жилом помещении ноги в сапогах?

Шмасть ненавидел когда его называли по фамилии, но в этот раз сдержался, постаравшись ответить медленно и вежливо:

– Мы проводили подготовку к политинформации. А заперлись, чтобы прочие несознательные элементы из осужденных нам не мешали…

– Ах так… – закивал Жбан, словно забыв про остальные вопросы, – тогда ладно… А это что? – он указал дубинкой на стоящую на подоконнике банку с нифилями.

– Так, купчика попили… – вставил Котел.

– Чего-то до хрена чаю для купчика… – хмыкнул Тощий.

– Вторяк… – поморщился Шмасть.

– Ой, гонишь!.. – недоверчиво осклабился Жбан, показав свои огромные кривые желтые зубы. – Все выжрали, нам ни хрена не оставили… Закрыть бы тебя суток на тридцать…

– За что, начальник?.. – удивленно развел руками шнырь.

– А чтоб начальство не обманывал! – объяснил Тощий.

– Ладно, – Жбан резко махнул дубинкой, едва не зацепив банку, – на сегодня – прощаю. Цени, зычара мое хорошее настроение, а то почесал бы тебе спину рычагом перестройки! Мы, собственно, сейчас по другому делу.

– Для такого начальства – любая помощь! – подобострастно улыбнулся Шмасть.

– Где тут тумбочка этого, как его?.. – Гена наморщил лоб, – Ну, жмурика вашего…

– Гладышева? – подсказал Игорь.

– Его.

– Сейчас покажу. – Котел с готовностью направился к двери. Прапора, переглянувшись, пошли за ним.

В жилой секции почти никого не было. Часть зеков курила на улице, часть читала прессу в комнате ПВР. Те же, кто находился в секции – третья смена, уже спали после трудовой ночи. Все прочие двухъярусные шконки были одинаково заправлены синими байковыми одеялами. На первый взгляд помещение можно было бы принять за обычную казарму, но опытный взор обнаружил бы немало отличий. Таких, как натянутые между койками веревки, фотографии полуголых красоток, наклеенные на тумбочки, да бирки с именами, прикрепленные к каждому из изножий.

На одной из нижних кроватей лежал скатанный матрас. Именно к нему и повел визитеров Игорь.

– Здесь он жил.

– Тумбочка какая? – поинтересовался Жбан.

Завхоз указал.

Прапора открыли дверцу и Жбан стал методично перекладывать ее содержимое на голую решетку кровати. На свет появились две банки повидла, одна из них открытая, завернутый в вощеную бумагу кус маргарина, полбуханки белого хлеба в целлофановом пакете, кулек с карамелью, с десяток пачек "Ватры".

Стандартный набор, который можно было найти в любой из зековских тумбочек.

Кроме продуктов Жбан брезгливо вытащил несколько носков, каждый из которых хранил кропаль чая, электробритву. В газете, которая покрывала дно тумбочки, обнаружилась заточка, сделанная из ножовочного полотна.

– Ага! – плотоядно потер руки Тощий – Запрещенные предметы!

В ящике тумбочки ничего, кроме нескольких конвертов, да общей тетради в темно-коричневой обложке обнаружено не было. Жбан пролистал тетрадку.

Никаких записей, лишь чистые листы. Он уже был готов кинуть ее в кучу на койку, как вдруг его внимание привлекли крохотные цифры в уголках каждой страницы. Нумерация начиналась с 35-ти. Прапорщик вновь просмотрел страницы. Да, цифры дальше шли по порядку, до самого последнего листика.

Жбан хмыкнул и захлопнул тетрадь. И лишь всмотревшись в обложку обнаружил там едва заметную надпись: "дневник".

– Так этот хмырь еще и дневник вел… – Гена похлопал ладонью по тетради.

Котел молча пожал плечами.

– И чо он там кропал? Знаешь? – голос прапорщика не нес в себе явной угрозы, но от этих слов Исаков похолодел.

– Не… – с трудом выдавил из себя завхоз.

– И куда все эти листки подевались тоже не знаешь? – Эта фраза уже была произнесена таким ледяным тоном, что Игорь понял – от ШИЗО его спасет только чудо.

– Да, херовый из тебя завхоз, коль не знаешь чем твои зеки дышат. – резюмировал Вова Тощий и не по доброму улыбнулся.

– Да я только неделю… – попытался оправдаться Котел.

– Да не гоняй, – ободряюще подмигнул Жбан и взмахнул одними пальцами, так, что они хлопнули о ладонь, – Запорол косяк, ну и хрен с ним. Косячная ведь ты морда?..

Под косячной мордой обычно подразумевались те, кто носил "косяки" на рукаве, продолговатые полоски ткани на которых была написана должность зека. Таких было немного: бугры, шныри, завхозы, начальники разного рода секций. Но сейчас прапор явно имел в виду другое значение слова "косяк" – ошибка или провинность.

Завхоз почел за лучшее промолчать.

– Ну чо? Давай, собирайся. – приказал Тощий, поигрывая дубинкой.

– Куда? – опешил Котел.

– Как куда? В шизняк!.. – и прапора звучно расхохотались.

И тут произошло чудо, на которое так надеялся Исаков.

– Что тут происходит? – раздался голос из-за спины завхоза. Спутать его обладателя нельзя было ни с кем. Кум.

– Да, – скривился Жбан, – шмон у жмурика наводим. По вашему указанию.

– И чего нашли? – холодно поинтересовался Лакшин.

Пока Гена и Вова перечисляли находки, Игорь бочком попытался выскользнуть из узкого прохода между шконками где его зажали опер и прапорщики. Ему это почти удалось, но тут перечисление кончилось и Котел вновь оказался в центре внимания.

– Подумайте, Исаков, – обратился к завхозу Игнат Федорович, – кто мог украсть записи Гладышева?

– Семейник его, Сапрунов… – неуверенно пробормотал Котел.

– Это мы проверим. А еще кто?

– Да почти любой из второй или третьей смены…

– Их список мне через полчаса. И еще список тех, кого недавно перевели из первой в другие смены. Ясно?

Исаков едва смог подавить вздох облегчения. ШИЗО, которое так внезапно замаячило на горизонте, отодвигалось обратно за его линию.

– Ясно, гражданин майор!

– Хорошо. Жду. – кивнул кум. – А где ваш начальник отряда?

– Не знаю. Обещал быть во второй половине.

– Если не встречу – пригласи его ко мне. – приказал Лакшин и, переведя взгляд на прапоров, повел ладонью, – Пошли отсюда.

Кавалькада зеленых фигур стала удаляться, а Котел по быстрому впихнув продукты обратно в тумбочку, ибо по всем законам они перешли к семейнику Гладышева, помчался обратно в каптерку.

– Чо? Пропиздон вставили? – встретил Игоря Шмасть.

– Блин, суки! – взорвался Котел. Не зная, к чему приложить вырывающуюся наружу злость, он с силой саданул кулаком по крашеной стене. – Шизняком, падали пугали. Ну, ничего, бабушка дедушку-то попугивала, а дедушка бабушку-то… Имел, блин, во все дыры, чтоб его обратно родили!

– Да, успокойся, ты… – с ленцой потянулся шнырь, – Чего случилось?

– А ни хрена, да луку мешок! Этот наш жмурик писателем оказался!

– Как писателем? – опешил Шмасть, – Стучал?

– Если бы!.. – скривился Котел, – Он, блин, дневник вел. За все туда записывал. А его взяли, да скоммуниздили!

– А ты по что знаешь? Ежели попятили его?

– Да не целиком! Листы с писулями вырвали, а обложка – на месте.

– Дела!.. – угрюмо проговорил Шмасть. – И чо теперь?

– А, – Исаков обреченно махнул рукой, – Кум заданий надавал… Списки, там, всякие. Кто в какую смену…

– Хорошо… – Шмасть почесал подбородок. – Ты, это, пиши. Кум зря задания давать не будет. А я… Дело у меня тут одно нарисовалось…

Шнырь не хотел говорить туповатому Котлу, что за идея пришла ему в голову.

Ведь в лагере практически невозможно что-то скрыть. В любом случае, кто-то что-то да увидит. В одиночестве зек не бывает практически никогда. На это и рассчитывал Шмасть, направляясь в комнату Политико-Воспитательной работы.

Там, как он видел несколько минут назад, читал газеты один из пригретых Шмастью зеков. И шнырь должен был настропалить того разузнать, что за писанину разводил Гладышев. Мало ли, вдруг кто случайно заглянул через плечо?..