"Томас Вулф. Паутина и скала" - читать интересную книгу автора

Джойнеры всегда были правы, несгибаемо правы, торжество shy;вали над
смертью и всеми выпавшими на их долю напастями. А он, их родственник,
временами чувствовал себя прирожденным преступником, парией, недоступным
миру их несгибаемой пра shy;воты, незапятнанной чистоты, непогрешимой
добродетели. Они наполняли его безымянным ужасом того утраченного, уединен
shy;ного мира в старых забытых холмах, из которого вышли, какой-то
ненавистью, каким-то невыразимым страхом.
Отец его был плохим. Мальчик это знал. Он тысячу раз слы shy;шал о
постыдном поведении отца. История отцовских преступ shy;лений, отцовской
греховности, отцовской распутной, нечести shy;вой, безнравственной жизни
запечатлелась в его сердце. И все же образ отцовского мира был для него
хорошим, приятным, испол shy;ненным тайных тепла и радости. Все части
города, все места, земли, вещи, связанные с жизнью отца, казались ему
дышащими счастьем и весельем. Мальчик знал, что это дурно. Он с горечью
чувствовал, что опорочен отцовской кровью в жилах. Сознавал с трагической
удрученностью, что недостоин быть торжествую shy;щим над смертью, неизменно
безупречным, олицетворяющим предсказание или рок Джойнером. Джойнеры
вызывали у него отчаянное чувство безнадежного одиночества. Он знал, что
недо shy;стоин их, и постоянно думал об отцовской жизни, о греховной теплоте
и блеске отцовского мира.
Мальчик часто лежал на траве перед прекрасным новым домом дяди в
золотисто-зеленой послеобеденной дремотности и постоянно вспоминал об отце,
думая: "Сейчас он там. В это время дня он, ви shy;димо, там". И дальше:
"Теперь он, наверное, идет по тенистой сторо shy;не улицы - к окраине - мимо
сигарной лавки. Вот он вошел туда. Я ощущаю запах хороших сигар. Он
опирается на прилавок, погля-цывает на улицу и разговаривает с Эдом Бэттлом,
продавцом. Возле двери стоит деревянная статуя индейца, люди снуют туда-сюда
по узкому прохладному тротуару. Вот в лавку заходит отцовский друг Мак
Хэггерти. Там есть и другие мужчины, они курят сигары и жуют крепкий
ароматный табак...".
"Рядом парикмахерская, щелканье ножниц, запах одеколона, ваксы и
хорошей кожи, несмолкаемые протяжные голоса парикмахеров. Теперь он заходит
побриться. Я слышу звучный, чистый скрип бритвы по щетине на его лице. Вот
люди обращаются к нему. Слышу дружелюбные голоса мужчин, вздымающиеся в
приветствии. Все эти люди из мира моего отца, греховного, блестя shy;щего,
соблазнительного, о котором я столько думаю. Все эти мужчины, что курят
сигары, жуют табак и ходят в парикмахер shy;скую Формена, знают моего отца.
Добродетельные люди вроде Джойнеров ходят по другой стороне улицы -
солнечной в после shy;полуденное время, где блеск и свет...".
"Вот он побрился. И быстро заходит за угол в заведение О'Коннела.
Плетеные двери закрываются за ним. Сразу же ощу shy;щаются хмельные пары
пива, запахи опилок, лимона, ржаного виски и горькой настойки "Ангостура".
Лениво вертятся дере shy;вянные лопасти вентилятора, он бросает взгляд на
большую от shy;полированную стойку, громадные зеркала, бутылки, на блестя
shy;щие протертые стаканы, бронзовую подставку для ног со вмяти shy;нами от
тысяч башмаков, и Тим О'Коннел, с тяжелым подбород shy;ком, опоясанный белым
фартуком, подается к нему...".
"Он снова выходит на улицу. Вижу, как идет по ней. Вот он в платной
конюшне. Вижу стены, обитые ржавой рифленой жес shy;тью, деревянный уклон,
выщербленный множеством подков, большие копыта, топающие по деревянным