"Курт Воннегут. Судьбы хуже смерти. Биографический коллаж" - читать интересную книгу автора

То правило, которое можно было вывести, обобщая историю культуры, -
оно, кажется, теперь перестало соответствовать реальности, - заключается в
следующем: американскому писателю надлежало страдать алкоголизмом, чтобы его
отметили Нобелевской премией, как Синклера Льюиса, Юджина 0'Нила, Джона
Стейнбека и самоубийцу Эрнеста Хемингуэя. Перестало это правило
соответствовать реальности, помоему, из-за того, что у нас больше уже не
считают художественную одаренность характерно женским свойством. Мне уже нет
необходимости перед тем, как подняться на трибуну вроде этой, пить' накануне
в баре и ломать кому-нибудь челюсти, чтобы всем сделалось ясно: я не из тех,
кого до последнего времени презирали, то есть не из гомосексуалистов.
Эли Визель приобрел известность книгой, называющейся "Ночь", - она об
ужасах Холокоста, как они запомнились мальчику, каким тогда был автор. Я
приобрел известность книгой, называющейся "Бойня номер пять", - она про
реакцию англичан и американцев на Холокост, то есть про бомбардировку
Дрездена, как она запомнилась молодому человеку, рядовому обученному
американской пехоты, каким я тогда был. У нас с Визелем немецкие фамилии. И
у человека, который меня сюда пригласил, у доктора Дихтера - тоже. И у
многих знаменитых ваших собратьев по профессии, проложивших новые пути. Меня
бы не удивило, если у большинства здесь присутствующих - евреев, неевреев -
отыскались корни в Германии или в Австро-Венгерской империи, странах,
которые так обогатили нас по части музыки, науки, живописи, театра, но,
оказавшись в руинах, оставили во всех нас ощущение кошмара, неодолимого
вовек кошмара.
Холокост объясняет почти все в том, что написано Эли Визелем,
объясняет, зачем он пишет, объясняет его самого. Бомбардировка Дрездена не
объясняет ровным счетом ничего в том, что мною написано, и зачем я пишу, и
кто я такой. Не сомневаюсь, вы, в отличие от меня, укажете сотни медицинских
причин, по которым так вышло, - тут мне с вами не тягаться. Мне был
совершенно безразличен Дрезден. Я не знал там ни души. И уж поверьте, ничего
хорошего там со мной не происходило до того, как этот город сожгли. Дома, в
Индианаполисе, мне иной раз попадался дрезденский фарфор, но мне всегда
казалось и сейчас кажется, что это почти сплошь китч. Вот, кстати, еще один
замечательный дар миру от стран немецкого языка, где придуман психоанализ и
сочинена "Волшебная флейта", - словечко "китч".
Да и дрезденский фарфор делают не в Дрездене. Его делают в Мейсене. Так
что спалить надо было Мейсен.
Шучу, конечно. Я себя не пожалею, только бы сказать что-нибудь забавное
даже в самых жутких ситуациях, и, помимо прочего, вот отчего две, пока что
две женщины так сожалеют, что в свое время вышли за меня замуж. Любой
великий город - достояние всего мира, а не только страны, где он находится.
И поэтому разрушение любого из них - катастрофа для человечества.
До того, как пойти в армию, я был журналистом, и в Дрездене я занимался
тем же - был свидетелем бедствий, переживаемых незнакомыми мне людьми. Сам я
оставался в стороне от событий. А Эли Визель, которому досталось увидеть все
то, то он видел, стал самим событием, хоть он был мальчик, а я уже молодой
человек. Бомбардировка Дрездена представляла собой стремительно
осуществленную операцию из тех, которые профессионалы - и стратеги, и
тактики - называют хирургическими, и полностью соответствовала Аристотелеву
представлению о трагедии, поскольку действие уместилось менее чем в двадцать
четыре часа. Холокост продолжался годы, и годы, и годы. Немцам было нужно,