"Курт Воннегут. Рецидивист (или "Тюремная пташка") (роман)" - читать интересную книгу автора

самое подходящее местечко для рук. А во-вторых, над дорожкой к
крыльцу старое, согнутое дерево нависает, тень дает. Яблоня это
была дикая, по весне вся в цвету.

/* Аллюзия на знаменитую фотовыставку "Семья человеческая",
популярную в Америке в 30-40-е гг./

Спросите: она набожная, что ли, Рут ваша? Нет. Она из такой
семьи происходила, где ко всем формальным обрядам относились
очень скептически - нацисты рассматривали подобный скепсис как
проявление еврейского духа. Близкие Рут верующими себя не
считали. Я ее как-то спрашиваю: "Ты, когда в лагере была,
пробовала найти утешение в религии?"
- Нет, - говорит. - Я же понимала: Бог в такие места никогда
не наведывается. И нацисты это понимали. Оттого и не боялись
ничего, им только весело было. В этом сила их была, нацистов то
есть. - говорит. - Они насчет Бога лучше прочих понимали. Им
было известно, как сделать, чтобы Бог в их дела не вмешивался.
До сих пор голову себе ломаю, что она имела в виду, когда
как-то на Рождество произнесла за столом тост, году в семьдесят
четвертом это было или что-то вроде того. Тост я один и слышал,
потому как никого больше у нас в бунгало не было. Сыночек даже
открытки рождественской не прислал. А произнесла она вот какой
тост, и я бы не удивился, если бы при первой же нашей встрече в
Нюрнберге то же самое от нее услышал, только бы логично было:
"Выпьем за Всемогущего Бога, первого лентяя во всей округе".
Так и сказанула.
Да, значит, сижу я на койке своей тюремной в Джорджии, руки
старческие в пятнышках сложил - ну, в точности как у Альбрехта
Дюрера на рисунке, - и жду, когда опять для меня жизнь на воле
начнется.
Нищий я был, гол как сокол.
Все сбережения свои ухнул, и страховку пришлось продать, и
машину - фольксваген у меня был, и кирпичное бунгало в Чеви-
Чейз, штат Мэриленд, - адвокатов ведь надо оплачивать, хотя зря
старался, уж какая там защита.
Адвокаты утверждают, что я им еще сто двадцать пять тысяч
долларов должен. Возможно. Все возможно.
Тут бы в самый раз славу свою запродать, только не для меня
это. Я был самый старый из всех, кому пришлось держать ответ за
Уотергейт, и меньше других известен публике. Никакого интереса
для нее не представляю, а все оттого, думаю, что мне особенно
терять нечего было - ни власти у меня, ни денег. Другие-то, кто
со мной в заговоре состояли, они, как бы это выразиться, пенки
снять сумеют, хоть на самой высокой колокольне суп вари. А тут
что: ну, забрали чиновника, который в полуподвале штаны
протирал. Что мне сделать-то могли? Разве что еще ножку подпилят
на стуле моем, и без того колченогом.
Да мне и самому было наплевать. Жена у меня умерла за две
недели до моего ареста, сын со мной и разговаривать не желал. А