"Андрей Волос. Хуррамабад" - читать интересную книгу автора

Ему тоже стало жарко. Солнце лупило прямо в глаза, жарило кожу, и уже
несло по склону тем сухим и трепещущим воздухом, который скоро начнет
переливаться и дрожать.
Старуха втыкала клюку в землю и опиралась, и гравий поскрипывал, словно
в него вкручивали сверло. Ей было тяжело идти и говорить одновременно, она
придыхала на каждом слове, слова выпадали скомканными, недопроизнесенными, и
тем не менее она продолжала говорить, а он, слыхавший эту чужую историю
столько раз, что она успела стать своей, не смел ее остановить. Подол
коричневого платья все так же плясал и закидывался. Он чувствовал, что
предплечье начинает неметь, а она все шла - припадая, переваливаясь, орудуя
клюкой, закусывая от боли губу и пересказывая ему давнюю страницу своей
долгой жизни с таким упорством, словно от того, как он ее поймет и запомнит,
что-то зависело.
Он подумал, что она сейчас похожа на мамонта - да, на одного из тех
последних мамонтов, что всходили некогда на великие холмы, покрывающиеся
льдом и тьмой; они шли и, должно быть, трубили в темное небо, и гул
разносился далеко по испуганной величиною их слов земле. Так же вот и она
трубила сейчас, ковыляя по разбитой тропе вверх, и капельки пота соединялись
в капельки побольше, усеивая лоб и щеки.
- Фу, стой, - сказала она из последних сил, тяжело и прерывисто дыша и
морщась от боли. - Подожди, постоим... Фу. Устала.
Он стоял и силился представить ту воду, ту давно утекшую воду Амударьи
или Пянджа, темную, тяжелую, несущую в себе песок и глину дальних предгорий.
Она хлюпала под днищем, катер стоял у берега, потому что была ночь, а плыть
можно было только днем - фарватер то и дело менялся, как объяснила Шура,
того и гляди угодишь в темноте на мель. На носу маячил красноармеец, и
винтовка у него на плече казалась одной из веток, что отделялась от черных
тел бесшумных деревьев. Иногда он прохаживался по палубе, и палуба
отзывалась негромким гулом. Чуть позже оранжевая и кривобокая луна вылезла
из-за горы и повисла косым плодом над причудливой линией вершин, река
засеребрилась и потекла, выступили деревья, листва на них обрела форму;
тогда и часовой на носу тоже стал виден весь, и ветка за его спиной
превратилась в поблескивающую сталь. Сверчки и цикады гремели многоголосым
хором, похожим на визг деревообделочной мастерской. Что-то пощелкивало в
кронах. В конце концов она уснула и уже ничего этого не слышала.
Не слышала и того, как в зеленоватом зареве зябкого рассвета катер
молчком отвалил от берега, покачался, потом фыркнул и застучал. Они,
угревшись под откуда-то взявшимся среди ночи бушлатом, проснулись через час.
Выползало солнце, палуба подрагивала, шипели волны. По берегу к серо-желтой
воде сбегали корявые кусты. Из-за камней между валунами торчала стеклистая
мертвая трава, дальше поднимался безжизненный бурый склон, а еще дальше
лежал и уже начинал пошевеливаться в первом мареве великанский язык
километровой осыпи. Катер шел к Айваджу, и Шура стала молчаливой, словно
проснулась другим человеком...
- Фу, ноги мои, ноги. Собакам вас бросить...
Она стояла, уперев клюку в землю. На руке, сжимавшей рукоять, резко
пульсировала неровная толстая жила.
- Может, попьешь? - спросил он. - Вода еще не согрелась.
Она отрицательно покачала головой, потом отпустила его руку и провела
ладонью по лбу. Она смотрела вперед с какой-то безнадежностью во взгляде.