"Андрей Волос. Хуррамабад" - читать интересную книгу автора

несколько раз оплошала и перестала с тех пор. Все-таки не совсем об одном и
том же говорят. У кого сын, а у кого и дочь. У кого жив, у кого помер.
Брякнешь так что попало и обидишь человека. Нехорошо.
Она покосилась на внука. Из бидона поплескивала водичка. Хотела ведь
ему посоветовать с самого начала полный не наливать - да передумала. На
советы все только обижаются. Думают, бабка совсем из ума выжила. А она еще
ничего. Хотя время, конечно, страх как бежит. Вот уже внук в том возрасте, в
каком был муж, когда она ехала к нему сюда.
Она снова вспомнила, как стучал и подрагивал катеришка, поднимаясь все
выше и выше по ослепительной золотой реке. На корме стоял деревянный ящик с
помидорами, и они эти помидоры ели. Даже и не мыли. А что их мыть, когда все
было чистым - никакой химии. А может быть, и мыли. Да, наверное, мыли. А
Шура, с которой они двое суток просидели на одном тюке, оказалась болтушкой.
Все время говорила о муже. Прямо без конца. Ей уже стало казаться, что она о
Шурином муже все знает, не меньше, чем сама Шура. И что он курит папиросы, а
махорку не курит. И что он младший командир, и все его уважают. И что он в
Айвадже уже три года, а Шура к нему приехала два года назад - так же, как
едет сейчас она сама. И что Айвадж - самая маленькая погранзастава. И что
потолок в кибитке затянут ситцем. Чтобы всякая нечисть на голову не падала -
скорпионы, например.
Она слушала, улыбаясь в тех местах, которые вызывали у нее сомнение в
достоверности. Вот про ситец на потолке. Где это такое видано, чтобы с
потолка скорпионы падали! Должно быть, Шура привирала. Что такое кибитка,
она тоже не знала, но легко догадалась. Шура была годом старше. Впрочем, она
и сама в свои годы много чего повидала. Однако помалкивала - ее слова были
приехавшими издалека, пришедшими из другой жизни, выглядели новичками здесь
и к этим шершавым серым склонам, страшным в своем жарком однообразии,
никакого отношения пока не имели. Потому она и помалкивала.
Шура на каждом втором слове расширяла глаза. Будто именно это слово
было самым важным. Глаза на ее худом скуластом лице казались очень большими.
И блестели. Шура вся была худенькая, даже слишком, пожалуй. Уже не Амударья,
а Пяндж шипел, расходясь крутыми струями из-под форштевня. Шура смотрела на
тот берег. Она сказала, что оттуда раньше часто налетали отряды басмачей. И
еще совсем недавно. Сказала, что у ее мужа есть орден. И опять заговорила о
своем муже, а она не могла в ответ почти ничего рассказать, потому что со
своим собственным и знакома была совсем недолго, и теперь уже давно не
видела, и сейчас, думая о том, как он ее встретит, с робостью понимала, что
почти забыла, какой он. Они сидели на тюке, смеркалось, зудели москиты. Шура
сказала вдруг: "Наверное, он тебя очень любит. Ты красивая".
И неожиданно заплакала, негромко всхлипывая, но скоро успокоилась...
Рассказ этот он слышал далеко не впервые, наперед знал, что будет
дальше и чем все кончится, и мог бы сам продолжить с любого места или просто
пропускать мимо ушей, сосредоточившись, например, на том, чтобы идти по
петляющей между оградами тропе именно с той очень небольшой скоростью,
которая нужна опирающейся на его руку старухе. Ему казалось, что он и
пропускает мимо ушей; в действительности же он, сам того не замечая,
внимательно и ревниво следил за тем, правильно ли будут соединены все
элементы рассказа. Пока дело шло без сучка и задоринки.
Бабушка сильно опиралась на его руку и ступала мелкими, вынужденно
торопливыми шагами. Все вверх и вверх.