"Сергей Волков. Год французской любви (Роман в историях) " - читать интересную книгу автора

трещащему бурьяну, уныло озирал серое небо, вдалеке - полуоблетевший лесок
у подножья приречных холмов, и боялся, то и дело вытирая потеющие ладони о
штаны.
Минут через двадцать Голубь крикнул:
- Дойдем до леса - покурим!
- Да ну, давай прям щас! - отозвался Буратино, но Голубь только
помотал головой, мол, нет.
До леска оставалось всего-ничего, когда я услышал журчание воды -
где-то неподалеку был ручей, текущий со стороны города к Волге, и носивший
в Средневолжске неоригинальное и незатейливое название "речка-вонючка".
Вскоре я увидел и саму "речку" - не широкий, мутный поток в топких
берегах. Голубь тоже заметил ручей, и крикнул мне:
- Серый, переходи на тот берег!
Он очень любил командовать, мой друг Голубь, а для тех, кто был с ним
не согласен, у него имелся богатый арсенал усмирительных средств, и одним
из главных было банальное "слабо". Я уже предвидел, как лицо Голубя в
случае моего отказа искривит ехиднейшая гримаса, губы вытянутся в трубочку,
и он с великолепно разыгранным презрением прошипит: "Че, "сканил"?"
"Сканить" на уличном языке значило - испугаться. Труса,
соответственно, называли - "конёк", "конила", и не было хуже этого слова
оскорбления для "нормального" пацана...
Я молча пожал плечами, свернул и одним, великолепным и грациозным, как
мне казалось, прыжком перемахнул через ручей, вляпавшись, правда, у самой
воды, в липкую, скользкую глину на том берегу.
Теперь меня от остальных отделяла "речка-вонючка", зато её правый
берег оказался сухим и на нем не стоял стеной уже здорово доставший меня
ломкий бурьян. Пока пацаны продирались через трещащие джунгли, доходившие
даже рослому Буратино почти до плеч, я спокойненько шел себе по жухлой
траве, помахивая своей железякой, и странное дело - и страх прошел, и
настроение улучшилось, и ещё - появилась твердая уверенность в том, что
никакого маньяка-убийцу мы, конечно же, не встретим, и весь наш героический
поход закончится костром на берегу Волги, печеной картошкой, которую мы
предусмотрительно захватили с собой, поздним возвращением домой и дежурной
выволочкой за несделанные уроки и за то, что я так и не удосужился
пообедать.
Пустошь тем временем кончилась. Мы подошли к подножью холмов, не очень
высоких с этой стороны, но там, со стороны Волги, обрывавшихся вниз метров
на триста чередой лесистых уступов. Много позже я узнаю, что это называется
"речной террасой", но в детстве я таких мудреных слов не знал, и, как и все
в Средневолжске, именовал эти горки "буграми". "Пошли на бугры? Пошли!".
Русло ручья сильно понизилось, образовав небольшую долину, метров
двадцать в ширину, скорее даже не долину, а овражек с довольно крутыми
склонами. Справа вырос самый высокий, Лысый бугор, слева тоже торчала
небольшая горка, а худые березки и осинки, росшие тут и там, скрывали
окружающий пейзаж. Я перестал видеть друзей, и слышать их шаги, и пройдя
ещё десяток шагов, остановился.
Пора было перекурить, да и бродить по этим холмам в одиночку мне не
улыбалось. Я собрался было крикнуть Голубю, что все, тормозим, даже набрал
для этого воздуха в грудь, но тут раздался сухой треск ломающейся ветки, и
сразу за ним - шорох, который обычно издает одежда быстро идущего человека.