"Олег Васильевич Волков. Погружение во тьму (Белая книга России; Вып.4) " - читать интересную книгу автора

достаточно для осуществления давно занимавших его мечтаний. "Иные мрежи его
уловляли..." Щестнадцатцлетний подросток сделался, завсегдатаем черной
биржи, свел знакомства в банках. И в короткие сроки объединил водруг себя
группу, или, называя вещи своими именами, - шайку лиц со служебным
положением, позволявшим проводить крупные финансовые операции, приносившие
всем участникам баснословные доходы. Мне теперь не вспомнить, в чем
заключались эти махинации, но я никак не забуду поразившую меня их
элементарную простоту. Можно было изымать из кредитных учреждений содидные
суммы так, что никакие ревизии, не могли обнаружить подлога.
Я имел перед собой несомненного финансового гения. Он еще на школьной
скамье усмотрел в непроницаемой броне государственной валютной системы щели
и лазейки, где не срабатывали никакие контроли. Правда, то было время
расцвета нэпа, зарождения торгсинов, валютной биржи и двойного курса денег,
но все же казалось невероятным, чтобы недоучившийся лодросток придумал, как
отвести себе из потока, государственных сумм полновесную струю. Да так, что
и поймать было нельзя. Мой потенциальный Фуггер или Ротшильд говорил,
правда, что его "система" была как раз рассчитана на сложность громоздкого
учета, основанного на категорическом отказе в доверии кому-либо и именно
поэтому обладавшего множеством изъянов.
- Раньше, когда государственный банк под честное слово артельщика или
маклера отпускал стотысячные суммы, мне бы это дело не удалось, -
признавался оц. - Прежнее доверие лучше преграждало путь злоупотреблениям,
чем сейчас горы запутанных бухгалтерских документов... Ах, если бы не этот
случай!
Имел он в виду поимку на границе одного из своих сообщников. Тот решил
бежать с чемоданом денег за рубеж, пока не грянет гроза, которую он, по
поговорке "сколько веревочка ни вьется...", считал неизбежной. Пришлось
расколоться: более ста тысяч в золоте и долларах - улика чересчур весомая.
Замять дело на ранней стадии не удалось. Как объяснял Лёва, беглец
торговался и упустил момент: надо было сразу поступиться девятью десятыми
суммы - и его бы отпустили!
Тут Лёва, вероятно, ошибался. Дело было слишком крупным, чтобы
отделаться взяткой. Оно затрагивало центральные финансовые органы и
буквально потрясло руководителей: Лёва рассказывал, что во время следствия
к нему приезжали крупные чины из Наркомфина, банковские деятели и,
почесывая затылок, выслушивали его объяснения. Как бы ни было, великий
финансист остался неразоблаченным: его предали.
Теперь он думал о развязке. О неизбежной, не оставляющей места
надежде. И все существо его протестовало.
Лёва знал, что, ведя крупную и дерзкую игру, рискует головой. Но
только сейчас, когда была позади изнурительная схватка со следователями,
когда остыл накал борьбы и незанятому воображению представлялся неминуемый
конец, в нем разливался ужас. К ночи он подступал вплотную, брал за горло.
И чтобы заглушить его, Лёва искал слов ободрения, в какие мог бы на
мгновение поверить, собеседника, который бы отвлек от прислушивания к тому,
что происходит в коридоре.
Прижавшись ко мне, точно ища укрытия, Лёва говорил вполголоса,
сбивчиво и торопливо. Его сотрясала дрожь. Он не мог справиться с
прыгающими губами и смолкал. Ожидание вызова на казнь, подробности которой
он узнал в тюрьме, не отпускало Лёву, не давало забыться в разговоре. Я