"Олег Васильевич Волков. Погружение во тьму (Белая книга России; Вып.4) " - читать интересную книгу автора

Мой пан Феликс, всю жизнь укладывающийся после Angelus'a [Вечерняя
молитва (лат.)], и тут ложится после поверки. Перед этим он, отвернувшись
ото всех, долго стоит в углу на коленях - мы занимали с ним крайние места
на нарах у окна - и читает про себя все полагающиеся молитвы на сон
грядущим. Уже просветленный ими, желает мне спокойной ночи и засыпает
сразу. А во сне тихонько посапывает и чмокает губами...
После перевода в Бутырку я был очень скоро выбран своими сокамерниками
старостой. Это накладывало кое-какие обязанности и наделяло известной
властью, сопровождаемой, как водится, привилегиями. Так, я разбирал
конфликты, назначал дежурных уборщиков, принимал новичков и отводил им
место на нарах. И - самое главное - служил посредником между коридорным
начальством и нашей братией. То есть Между двумя враждебными станами,
ведущими непрекращающуюся глухую войну. Мы отстаивали свои мифические
права, там придерживались тактики держания нас в страхе и превентивных мер.
Мне кричали в глазок: "Староста, почему шум после отбоя?", "Староста!
Захотел в карцер? Кто у тебя записку во двор кинул?" Или: "Еще раз увижу,
что у тебя в карты играют, не миновать тебе отсидки!"... Я стучал в дверь,
требовал пятнадцати минут прогулки, взять в станционар припадочного.
Доказывал, что ни карт, ни шума, ни драки не было. Эти перепалки с
надзирателями сильно укрепляли мой авторитет.
Перед сном я этаким осматривающим свои владения хозяином прохаживался
по камере - низкому сводчатому помещению шагов в двадцать длиной. Сплошные
нары, разделенные проходом шириной в два шага, настелены по прежним царским
подъемным койкам. Этих коек двенадцать, нас же наталкивалось в камеру около
пятидесяти человек. В горячие дни скапливалось и до семидесяти. И тогда
последующий отлив до "нормы" был как облегчение. Словно мы начинали дышать
свободнее.
Некоторое время в нашей камере находился худой и невзрачный человек
лет двадцати шести, одетый в дорогой, но сильно потертый костюм. Его
перевели сюда из внутренней тюрьмы, где он провел более трех месяцев.
Следствие по его делу было закончено. К концу дня он сникал. Неподвижный и
сосредоточенный, сидел на краю нар. Чем позднее становилось, тем более
проступала его напряженность. И когда как-то среди ночи всех разбудили
крики и шум борьбы в коридоре - кого-то, как объяснил бывалый уголовник,
повели на расстрел, - с ним случился обморок.
Я чувствовал, что он ищет, кому рассказать о себе и своих, очевидно
нелегких, переживаниях. И однажды, в заключительную свою инспекционную
прогулку по камере, заговорил с ним. Услышал я рассказ тягостный и
поучительный...
На разные лады рисовались людям возможности, открывшиеся перед ними на
просторе, усеянном обломками разрушенного мира: созидай себе новый на
освободившемся месте! Кто простодушно уверовал в свою миссию устроителя
земного рая; кому мерещилась свобода, расковавшая угнетенный разум, расцвет
духовных сил человека. Иной видел наступление сроков расчета за вековые
обиды, День отмщения, перешедшего из рук Провидения в человеческие; тот
возликовал, полагая, что дорвался до вожделенных благ, даваемых властью и
безнаказанностью...
Лёву революция застала старшеклассником городского училища в одной из
западных губерний. С отменой черты оседлости его. семья переселилась в.
Москву. Однако он не стал завершать образования, полагая, что познал