"Дмитрий Волкогонов. Ленин" - читать интересную книгу автора

"Дневнике социал-демократа", в февральском номере за 1910 год, Плеханов,
отвечая М.А.Мартынову, между делом исключительно глубоко характеризует
Ленина как сторонника "тактики бланкистов народовольческого типа. Только
Ленин мог додуматься до того, чтобы "спрашивать себя, на какой месяц должны
мы назначить вооруженное восстание...". Ленинские проекты, суть которых
сводится лишь "к захвату власти", Плеханов назвал "утопией"68. Патриарх
марксизма в России раньше других рассмотрел опасный радикализм ленинских
устремлений как высшую самоцель. И мы знаем, что, когда власть оказалась в
руках Ленина и его партии, они быстро и полностью забыли многие из своих
лозунгов и обещаний (об Учредительном собрании, свободе слова и печати,
союзах с другими социалистическими организациями и т. д.). Власть для Ленина
была целью и средством решения всех его утопических предначертаний.
Ленин, впитывая марксизм через прямое изучение трудов основателей
учения, "поглощает" идеи, которые могут вписаться в его собственную
"обойму", самых разных авторов и теоретиков: Плеханова, Михайловского,
Ткачева, Бакунина, Туган-Барановского, Струве и других мыслителей. Прочел
даже книжку Парвуса "Мировой рынок и сельскохозяйственный кризис",
написанную автором в 1898 году. Ленин не знал еще, что этот человек сыграет
неожиданно и весьма конфиденциально большую роль69. Вероятно, это является
сильной чертой: способность осмыслить и под влиянием собственных "ферментов"
усвоить, "переварить" и ассимилировать те или другие идеи в свои взгляды. Но
Ленин никогда не смог интегрировать в собственное мировоззрение идеи
либералов (воспевающих цивилизованную свободу!), "экономистов" (желающих
конкретного процветания людей труда), западных демократов (считающих
ценностью первой величины парламентаризм). Так что "открытие марксизма"
Владимиром Ульяновым было как у классового дальтоника: он видел и принимал
лишь то, что хотел видеть и принимать. Даже Троцкий, который после октября
1917 года стал и остался до конца своих дней, как он пишет, "ленинцем", на
заре века критиковал Ленина именно за отсутствие "гибкости мысли", умаление
роли теории, что может в конечном счете привести к "диктатуре над
пролетариатом"70.
Но уже в начале века, погружаясь мыслью в книжную ткань марксизма,
Ленин проявил редкую враждебность ко всему тому, что не укладывалось в
прокрустово ложе его представлений. В своем письме А.М.Горькому из Женевы в
феврале 1908 года по поводу философской работы Богданова (с которым он тогда
был довольно близок) Ленин пишет: "Прочитав, озлился и взбесился необычайно:
для меня еще яснее стало, что он идет архиневерным путем". Дальше - в том же
духе: прочитав "Очерки по философии" - "прямо бесновался от негодования".
Его "бесило", что большевики могут черпать учение о диалектике "из вонючего
источника каких-то французских "позитивистов"...71.
Еще на грани веков Ленин уверовал в свою теоретическую безгрешность,
если это касается оценки его оппонентов. Но его марксизм явно однобокий,
бланкистский, сверхреволюционный. Как человек с "истиной в кармане", писал
Виктор Михайлович Чернов, "он не ценил творческих исканий истины, не уважал
чужих убеждений, не был проникнут пафосом свободы, свойственным всякому
индивидуальному духовному творчеству. Напротив, здесь он был доступен чисто
азиатской идее: сделать печать, слово, трибуну, даже мысль - монополией
одной партии, возведенной в ранг управляющей касты"72.
Где бы Ленин ни находился: в горах Швейцарии, парижском кафе,
Британской библиотеке, на вилле у Горького, он мог сколько угодно говорить,