"Криста Вольф. Кассандра" - читать интересную книгу автора

ненависти. Одно имя может разбудить ее, но я пока не произнесу его и в
мыслях. Если бы я смогла. Если бы я смогла. Если бы я смогла вырвать это имя
из памяти всех людей, что останутся живы. Если бы я смогла выжечь его из
наших умов - тогда я не зря прожила свою жизнь. Ахилл.
Моя мать, я не должна больше думать о ней, Гекуба, она плывет на другом
корабле к другим берегам. С Одиссеем. Ее безумное лицо, когда они оттащили
ее от нас. Ее рот. Самым ужасным с тех пор, как существуют люди, проклятием
прокляты греки, - и моя мать Гекуба извергла его.
Она права, надо только уметь ждать. Ее проклятие исполнится, крикнула я
ей. И мое имя прозвучало победным кличем, ее последнее слово. Когда я взошла
на корабль, все во мне молчало.
Ночью, после моего "заклинания", море скоро успокоилось, не только
пленники, но и греки, и даже грубые, алчные гребцы почтительно сторонились
меня. Я сказала Агамемнону, что потеряю свой дар, если он силой потащит меня
в свою постель. Он отпустил меня. Силы уже давно покинули его. Девушка, что
жила последний год в его палатке, рассказала об этом. Если она выдаст его
великую тайну, угрожал он, всегда найдется предлог обречь ее на побиение
камнями. Я внезапно поняла его изощренную жестокость в сражениях, поняла,
почему он становится все молчаливее, чем ближе мы от Навплии подвигаемся по
пыльной дороге через Аргос к его цитадели - Микенам. К его жене, у которой
нет причины сострадать ему, если он проявит свою слабость. Кто знает, от
какой беды она избавит его, убивая.
А ведь они не знают, как жить. Что это и есть подлинное несчастье, что
это и есть смертельная опасность, я постигла не сразу. Я провидица! Дочь
Приама! Как долго я не замечала того, что рядом: я выбирала между моим
происхождением и служением. Как долго трепетала я от страха перед тем
ужасом, который я вынужденно вызывала у своего народа. И он, этот ужас,
пересек море и опередил меня. Здешние люди наивны по сравнению с троянцами -
им не пришлось переживать войну, - они не скрывают своих чувств, ощупывают
колесницу, незнакомые вещи, трофейное оружие, лошадей. Меня не трогают.
Возница, который, похоже, немного стыдится своих соотечественников, назвал
им мое имя. И я увидела то, к чему привыкла, - их ужас. "Лучшие, - говорит
возница, - вовсе не те, кто отсиживался дома". Женщины снова приблизились к
нам, беззастенчиво разглядывают меня, стараются плюнуть под шаль, которой я
окутала голову и плечи. Они спорят, красива ли я, старые находят меня
красивой, молодые нет.
Красива? Я, внушающая трепет, я, желавшая, чтобы Троя пала?
Слухи преодолели море, и во времени они опередят меня. Пантой, грек,
был прав. "Ты лжешь, моя милая, - сказал он мне, когда мы у ларя Аполлона
подготавливали все к церемонии. - Ты лжешь, предсказывая всем нам падение.
Из нашего падения, когда ты предсказываешь его, ты извлекаешь для себя
вечность. Тебе это более нужно, чем крохи домашнего счастья сейчас. Твое имя
останется, и ты это знаешь".
Второй раз я не смогла дать ему пощечину. Пантой был ревнив, и
язвителен, и проницателен. Был он прав? Во всяком случае, он научил меня
думать невероятное: мир и после нашего заката будет продолжать свой путь. Я
не показала ему, как это меня потрясло. Как могла я допустить мысль, что с
нашим родом погибнет все человечество? Разве я не знала, что рабыни
побежденных родов увеличивают плодовитость победителей? Не высокомерие ли
царской дочери в том, что я судьбу всех их, всех троянок и, разумеется,