"Владимир Николаевич Войнович. Претендент на престол ("Солдат Иван Чонкин" #2) " - читать интересную книгу автора

осталась, ей-бо!
Пан Калюжный еще долго убеждал Чонкина в преимуществах тюремной жизни,
вдруг неожиданно смолк на полуслове и захрапел.
Чонкин повернулся на другой бок, лицом к Штыку, подтянул к подбородку
колени, накрылся свободной полой шинели, полежал - неудобно. Спина
прикрыта, перед открыт, в грудь дует. Лег на спину, попробовал обе полы на
себя с двух боков натянуть, опять на все не хватает. Лег на левый бок,
спереди шинель на себя завернул, спина мерзнет. А пока вертелся, шинель
снизу сбилась в один комок, пришлось опять на карачках ползать, вызывая
неудовольствие у пана Калюжного и Штыка.
Всегда считал себя Чонкин неприхотливейшим существом, а тут, к
собственному удивлению, обнаружил, что за время жизни у Нюры разнежился,
привык к пуховой подушке, пуховой перине и ватному одеялу. Здесь ему было и
тесно, и жестко, и холодно.
Поэты-романтики-орденоносцы немало лирических стихов насочиняли о
солдатской шинели, будто на ней замечательно спать, одновременно ею же
укрываясь. А еще лучше, если делается это на снегу или в крайнем случае под
дождем, то есть чтобы она была непременно и мокрая, и пулями пробитая, и
как-нибудь в боях обожженная. Вот тогда-то, мол, спать на ней и ею же
укрываться очень уж романтично. Романтично, это, пожалуй, да, но сказать,
чтоб очень уж удобно, это, конечно, нет.
Крутился Чонкин, крутился - постепенно как-то устроился, как-то
особенно съежился, как-то примирился с жесткой реальностью, осознав, что,
как ни плоха шинель для спанья, голые нары - хуже. Приспособился, приладил
щеку к завернутому рукаву и заснул в сильно скрюченном положении.
И как только впал в забытье, так сразу, а может быть, даже не совсем
сразу, может быть, по прошествии какого-то времени, приснилось ему, что не
скрюченный на нарах и завернувшись в шинель он лежит, а на пуховой перине,
под ватным одеялом и с Нюрой. Лежит Нюра с ним рядом, пышет жаром, как
печка, и пахнет вкусно, как мармелад. И потянулся он томно к Нюре, прижался
к ней, положил руку на спину, а потом ниже, а вторая рука уже пошарила на
том же уровне, но с другой стороны. И ухватившись за все, на что рук
хватало, воспылал он неодолимым желанием, задышал глубоко и часто, кинулся
на Нюру с рычанием и впился в нее, как паук.
Он не понял, почему она сопротивляется, почему отпихивается коленями и
руками, ведь не только ему с ней, но и ей с ним было всегда хорошо.
Он пытался сломить ее сопротивление, но она схватила его за горло, он
проснулся и увидел перед собою Штыка.
- Опять, сука, педрило попался, - шипел и плевался Штык. - Что вы ко
мне, падлы, лигтните.
Проснулись, заворочались на нарах другие. Кто-то наверху спросил, что
происходит, другой голос лениво ответил:
- Новенький Штыка хотел трахнуть.
- А-а, - отозвался первый голос без удивления, видать, здесь ко всему
все привыкли.
Чонкин спросонья тряс головой, пялился на Штыка, не понимая, в чем
дело, а когда разобрался, сконфузился.
- Нюрка наснилась, - объяснил он и повернулся на другой бок, чтоб
избежать повторения неприятности. Штык тоже спиной к нему повернулся и
долго еще чего-то бухтел, пока не заснул. А Чонкин лежал, досадуя, что так