"Габриэль Витткоп. Сон разума" - читать интересную книгу автора

восстановления мира.
Мне было тогда десять лет, и поскольку мои родители жили недалеко от
садов, окружавших дворец, в его тени я встречался с другими детьми из
квартала и играл с ними. Довольно скоро мы выяснили, как можно проникнуть в
заброшенное здание. Достаточно взобраться на низкие ветви акации и
дотянуться до подоконника - лишь мы одни знали, что окно не заперто. Мы
запрыгивали внутрь, больно падая на четвереньки, пока не построили секретную
лестницу из старых ящиков, найденных там же.
В этой части дворца, расположенной под землей, помещался целый мрачный
лабиринт складов, котельных, небольших комнат, кладовых, служебных
помещений, куда никогда не проникал дневной свет; неиспользуемых коридоров и
подземных залов, занимаемых странными машинами, салазками и наклонными
плоскостями, бетонными шахтами с большими колесами - грациозными, как
колесики обжарочных аппаратов для кофе, - и обесточенными рычагами, которыми
нельзя было управлять.

В этом лабиринте, где уже после обеда становилось темно, звучало эхо,
которое усиливало наши крики, смех и звуки погони. Мы часто играли в
привидения и в другие игры - нервы были напряжены до предела. Страх темноты,
запутанный интерьер, сама необычность, потаенность и запретность этого места
(а также юный возраст) побуждали нас к посвятительным обрядам - столь же
примитивным, как мы сами. Поэтому случалось, что под конец беготни мы падали
друг на друга в теплой, потной свалке. Детский пот и острый аромат мочи -
такие вот запахи. Одежда распахивалась (все мы носили белое хлопчатобумажное
белье, что быстро выцветало), и тотчас слышались гоготанье и визг, когда мы
со смехом ложились на девочек с расставленными ногами, а старшие - вероятно,
двенадцатилетние - окружали младших, и те для вида протестовали, но хихикали
исподтишка. В закоулках, за позабытыми ящиками и грудами картонок,
совершались элементарные манипуляции, например, игра в веревочку или
исполнение той музыки, которую мы так любили - с помощью бумажки, натянутой
над гребенкой: столь же загадочная, как наши переодевания в джутовые мешки,
она доводила губы музыкантов до исступления.
Выйдя в начале войны на пенсию, он обосновался в Б., где живет со своей
умственно отсталой сестрой, которая шьет галстуки и кормит его простыми
блюдами, а он охотно их дегустирует.
Мир тесен - это тепловая, а не световая оболочка. Они ужинают на
клеенке, и X. иногда прерывает трапезу, дабы что-то записать. Сестра говорит
мало и смеется присущим лишь ей гнусавым смехом. X. привык к этому, как
привык к тому, что течет кран на кухне, скрипит шкаф и застревает ключ в
замке, к тому, что семейный бюджет скуден, а звуки интерьера распадаются на
град воплей, завывающий плач, потоки сквернословия и апокалиптический рев.
Он думает, что у других все точно так же. Однако наступает миг, когда
возгласы стихают, сметаемые хрустальным птичьим криком. Всего лишь криком,
похожим на птичий...

Секрет открылся мне случайно. Однажды, играя в прятки, я притаился в
удаленном проходе, куда никогда не добирались другие дети: он вел в темную
клетушку. Я ждал, пока меня найдут, вместе с тем зная, хоть и не желая себе
признаться, что игра уже окончена. Неизвестно, сколько я просидел в своем
укрытии, а затем, чтобы как-то отвлечься, начал осмотр. Двигаясь вдоль стен,