"Габриэль Витткоп. Некрофил " - читать интересную книгу автора

хотела что-то сказать. У нее были красивые ровные зубы. Не я ли говорил, что
у мертвых всегда в запасе сюрприз? Они такие добрые, эти покойники...
Две недели я был несказанно счастлив. Несказанно, однако не совершенно,
ибо для меня радость не существует без грусти от сознания ее эфемерности, и
всякое счастье носит в себе зерно своего конца. Только смерть - моя смерть -
избавит меня от поражения, от раны, наносимой беспрестанно временем. С
Сюзанной я испытал все удовольствия, не исчерпав их. Я осыпал ее ласками,
нежно лизал ей интимное место, я жадно овладевал ею, я погружался в нее
вновь и вновь, я предавался с нею содомской похоти. Тогда Сюзанна издавала
легкий свист, то ли восхищенный, то ли мило-ироничный, вздох, который был,
казалось, нескончаем, долгая-долгая жалоба: с-с-с-с-с-с... С, как в слове
Севр...
Сюзанна, прекрасная моя лилия, радость души моей и плоти, покрывалась
мраморными лиловатыми пятнами. Мне хотелось бы сохранить Сюзанну навсегда. Я
хранил ее вот уже две недели, почти не спал, ел то, что находил в
холодильнике, временами напивался допьяна. Тиканье маятников, потрескивание
половиц приобрели особую значительность, как всегда в присутствии Смерти.
Смерть - великий математик, потому что она сообщает точное значение данным
задачи.
По мере того, как проходило время, как пыль накидывала на все свой
бренный покров, возрастало мое отчаяние от предстоящей разлуки с Сюзанной.
Мне в голову приходили самые безумные идеи. Одна из них была особенно
неотвязной. Я должен был, говорил я себе, увезти Сюзанну за границу - но
куда? - в первый же вечер, еще до того, как она стала моей любовницей. Я бы
ее забальзамировал и мог бы никогда не расставаться с ней. Вот это было бы
счастьем. Ну, а я повел себя, как безумец, безумец и развратник, у меня не
хватило самообладания преодолеть свое желание и отложить его удовлетворение,
из-за грубости своей похоти я потерял тело, которое могло бы отныне и всегда
радовать мою плоть и мое сердце. Теперь было поздно думать о
бальзамировании. Раскаяние и боль сжимали меня в мучительных тисках. Но едва
я говорил, что уже поздно и все потеряно, как в то же мгновение спешил
припасть к стопам своей возлюбленной, покрывая поцелуями ее ноги, на которых
уже снова начинал пробиваться легкий пушок. Страстное желание охватывало
меня еще сильнее, чем печаль, и вскоре я уже вновь сжимал Сюзанну в
объятиях, мои уста на ее устах, моя грудь на ее груди.
Страсть и печаль переполняли меня до такой степени, что я перестал
мыться и бриться, и зеркала отражали образ мужчины болезненно-бледного, с
растрепанными волосами, запавшими глазами и красными вeками. Сидя у
изголовья Сюзанны, с бутылкой спиртного под рукой, завернувшись от холода в
простыни, я воображал себя сидящим в своей собственной могиле. Звуки
внешнего мира едва доносились до меня, почти не проникая сквозь плотно
задернутые шторы; лишь изредка слышал я шум большого грузовика или грохот
мусорных баков о мостовую на рассвете.
В последний вечер я вымыл Сюзанну, надел на нее тонкое нижнее белье и
костюмчик, те самые, которые я в приступе эйфории срывал с нее две недели
назад. Завернул ее в плед, понес к машине. Сюзанна цвета луговой травы,
Сюзанна цвета морской волны, Сюзанна, уже кто-то в тебе живет. В тот момент,
когда я опускал ее тело в Сену, я издал крик, который отозвался в моих ушах
каким-то инопланетным звуком. Мне показалось, что у меня вырывают сердце,
что у меня вырывают половой член.