"Евгений Витковский. Штабс-капитан Янов ("Новый журнал", No 229, 2002, Нью-Йорк)" - читать интересную книгу автора

Ему вспомнилось, как Ли застрелился в Минске. - Можно, думаю, просто
приехать в такой город и жить в нем. Пока не умрешь. Мне, к примеру, и
Петербург... виноват, Петроград... равно любезны. Разве плохой выбор?
Янов улыбнулся. Так улыбается только рыбак, следящий за дрогнувшим
поплавком. А Станислав Люцианович нутром чувствовал, что проглотил не
наживку даже, а голый крючок. Поэтому очередной кофейничек появился на столе
именно по его требованию, причем наливали из него в обе чашки. Народу было
уже немало, но половой не выказывал недовольства: гости не штаны
просиживали, а делали заказ. В кофейничке на этот раз против всяких ожиданий
обнаружился крепкий, грубоватый портвейн: видимо, долго пьющим гостям его
подавали тут по взаимопониманию. Станислава Люциановича это устроило в
высшей степени, да и к разговору именно портвейн годился, - может быть,
своей нереальностью.
- Мне, конечно, хотелось бы побывать в Париже - ринулся Станислав
Люцианович уже как в омут с обрыва, - видимо, Юрьеву тоже хотелось? Как там
сейчас? Вот и думаю, может быть, еще побываю...
- Да, да, вы еще не бывали... Но побываете, не сомневайтесь. Это тоже
характерно для... нашего времени. Хотя я не хотел бы в Париже умереть, там
очень плохо ухаживают за могилами. Вы представить не можете, какой был
скандал в восьмидесятых, когда оказалось, что могила чуть ли не лучшего
русского поэта там стоит в заброшенном виде - и крест обрушен. Студент
голландский обнаружил, сраму-то... Так и стояло, пока вдова из-за океана не
примчалась. Не его одного вдова, впрочем, вдова много чья... А умер давно,
то ли в тридцать седьмом, то ли в тридцать девятом, от печени, кажется..."
"Какой там еще лучший поэт похоронен в Париже? В тридцать седьмом - да,
Пушкин, но печень тут при чем, да и Париж?" - успел подумать Станислав
Люцианович, а старика несло дальше:
- Да, вы правы, это хорошо - жить, пока не умрешь. Для человека ведь
обычно и не важно, где умирать, важно, когда. Иной согласен, чтоб где угодно
- лишь бы попозже. Другой, напротив, считает, что чем раньше, тем лучше...
как вот друг ваш, например, которого вы упоминали. Да, Париж.
Станислав Люцианович готов был поклясться, что о самоубийстве Ли он за
столом не упоминал - но тут уж, видимо, был портвейн виноват. Создавалось
впечатление, что весь разговор идет вообще о чем-то совсем другом, о чем на
самом деле за столом не говорится ни слова. Это вовсе не была обычная
болтовня военного времени о жизни и смерти - где и когда умирать, где,
когда, может быть, воскресать и служить заново; такой разговор был бы для
этих дней так же необязателен и пуст, как "Лукоморье" младшего Суворина.
Там, правда, платили, а тут приходилось приплачивать за портвейн.
- Хотели бы вы заново прожить те же годы, что уже прожили? Нет, не
начать жить заново, а вернуться в какой-нибудь определенный год, и снова
жить рядом с самим собой, даже, возможно, рискуя себя же самого встретить.
Чем не сюжет?...
- Трудно сказать сразу. Но, думается, дьяволу таким предложением меня
искусить не удалось бы.
- Все-то вам позаманчивей бы... А нам-то... А вот нам, может быть, и не
только мне одному, трудно как-то поверить, что выпало это мне одному эту
тропинку найти, - нам только такая вот судьба и казалась заманчивой. Не жили
вы в те, в другие годы. Представьте, что живете вы в одном времени, а
влюблены в другое. Скажем, можете вы уйти... во времена, когда Пушкин лицей