"Евгений Витковский. Штабс-капитан Янов ("Новый журнал", No 229, 2002, Нью-Йорк)" - читать интересную книгу автора

на ваш собственный взгляд - неизмеримо хуже. Таким оно скверным станет, что
и вообразить нынче вы не можете, нет в человеческом языке слов для этого.
Пока что - нет. И так несколько раз: дальше - хуже. Но, конечно, не до
бесконечности, и в какой-то момент совсем плохое начнет казаться не
окончательно плохим по сравнению с чудовищно отвратительным, и тогда
вернутся времена уже лишь относительно плохие, такие времена, когда хоть
можно дух перевести и взглянуть назад - чтобы увидеть, ну... ну хотя бы нас
с вами за столиком у Викентьича. И вот оглянется потомок... и захочет к нам
с вами за столик. Третьим будет.
- Стул попросить надо... - машинально сболтнул Станислав Люцианович, но
тут же подхватил нить игры, - Да, ужасный вы вариант придумали, но ведь
правдоподобный...
- И вот... появится у него, у потомка, специалиста по истории и
теории... неважно чего, но появится у него возможность уйти в какой-нибудь
один давний, специально выбранный год. Чтобы жить, с него начиная, покуда не
придет другой год, в котором жить уже нельзя, эпоха в нем кончается. Тогда
надо прийти к той же тропинке и опять уйти к началу и снова прожить, сколько
хочется - ни с каким дьяволом ничем не рассчитываясь, просто как в дверь
сквозь стену войти и с другой стороны выйти - примерно как у одного
английского писателя описано, он скоро, кстати, в Москве будет... ну да
Господь с ним. До того самого неприятного года, - или, скажем, до конца
мирного времени, если думать о войне станет особенно гадко. Ну, и в третий
раз... словом, покуда просто не пройдешь весь свой земной срок. Только
уговор - не встречать самого себя. Впрочем, это как раз просто - только и
дела, что в другом городе селиться.
- А если встретишь самого себя? Себя самого... на глади зеркальной? -
Станислав Люцианович подхватил манеру старика говорить оборванными цитатами
из современной поэзии. Старик опознал Блока и одобрительно кивнул.
- Настоятельно не рекомендуется, ибо вызовет возвращение назад, за
стену, в точку, из которой пришел. А потомку туда нельзя: там только что
помер занудный и косноязычный дед, думавший, что чем-то управляет... Думаю,
он сейчас где-нибудь в глухой провинции в школу ходит, ребятенок такой
безобидный. А там, потом... Ну, нельзя там быть, там вот-вот охота на ведьм
начнется, словом, простите, и сам не знаю, что там дальше будет, но страшно
и мерзко. И нельзя туда, и не надо поэтому.
- Дичь какая-то, возмутился Станислав Люцианович. Нереально
просвечивающий мир трагического и величественного будущего - вдруг в него
почему-то нельзя. Чушь. Не бывает. - Сатира, простите. Низкий жанр. - сказал
он вслух.
- Жизнь вообще очень часто пахнет одною сатирою, только не все это
видеть хотят. И вот, простите уж, докончу. И вот уйдет потомок в прошлое,
скажем для примера - в одна тысяча девятьсот первый год. И начнет вживаться
в эпоху - неторопливо, как у себя привык, там время вообще медленнее идет.
Проживет лучшие годы своей молодости и ранней зрелости рядом с вами... и со
мной. А потом, когда срок придет, уйдет в тот же самый год во второй раз,
ну, на час позже выйдет, чтоб с собой не встречаться. Очень еще будет
жалеть, что парижскую выставку тысяча девятисотого года так и не может
своими глазами увидеть. И зрелость свою всю промотается по белому свету,
даже в Трансвааль заедет, хоть война давно и кончилась. А под вечер
наступающего четырнадцатого года уже зрелым, отпраздновавшим пятидесятилетие