"Евгений Витковский. Штабс-капитан Янов ("Новый журнал", No 229, 2002, Нью-Йорк)" - читать интересную книгу автора

человеком, выпьет бокал настоящей "Вдовы Клико", и снова уйдет в девятьсот
первый. Заберется в культурную провинцию у себя на родине, вовсе уверенный,
что больше никогда никуда идти не придется. Но в тот же самый новый год
четырнадцатого поймет, что шестьдесят три - еще не настоящая старость, а
хуже не будет, чем доживать эту самую настоящую старость в голодном Киеве...
или неважно где. Словом, уйдет он в девятьсот первый год снова...
Старик замолчал, надолго припал к чашке почти допитого портвейна.
Станислав Люцианович уже не помнил - который же это по счету, и соображал,
откуда возьмет столько наличности. Впрочем, старик явно собирался платить за
себя сам, так что ничего страшного. За путаными ходами мысли штабс-капитана
он уследить уже не мог, но идея судьбы добровольного Агасфера, проживающего
во времени все одну и ту же эпоху, была страшна и необычна, а особенно -
непонятно было, зачем такой сложный сюжет привязывать именно к нынешнему,
отнюдь не такому уж привлекательному времени. Станислав Люцианович долго
смотрел в окно на Сухареву башню, а когда возвратился взглядом к опустевшему
кофейничку, то обнаружил, что на столе появился еще один предмет, видимо,
извлеченный стариком из кармана. Присмотревшись через очки, Станислав
Люцианович понял, что перед Яновым разложен план города Одессы, вынутый из
Бедекера за 1896 год.
- Ведущие к морю ступени... - пробормотал старик, углубляясь в изучение
плана, - Вы ведь никогда в Одессе не бывали?
- Был, но коротко. По дороге в Италию, пять лет тому назад.
- Да? Об этом, кажется, в мое время никто не писал...
Реплика была очевидно бессмысленна, если только невероятный старик не
служил в тайной полиции. Но с метафизикой жизни, идущей по кругу, как цепь
на велосипеде, подобная служба как-то не связывалась. Станислав Люцианович
чувствовал, что явно перебрал содержимого кофейничков, устал как собака и от
дальнейшей беседы проку не будет: позвал полового и расплатился. Попрощался
со стариком, - тот поднял на него бледно-голубые глаза и поморгал. Слова не
вырывались из его горла, только катался кадык на шее, покрытой возрастными
пятнами. Одними губами сказал он что-то, быть может, даже и не по-русски, а
на каком языке - поди угадай. Станислав Люцианович счел прощание оконченным.
Надевая остроконечную котиковую шапку - тоже подарок брата-адвоката - он
обернулся. Штабс-капитан Янов сидел за тем же столиком, низко склонившись
над планом города Одессы.
Этот план, да и сам старик, неоднократно вспоминались Станиславу
Люциановичу тремя годами позже, в той самой Одессе, куда занес его пыльный
ветер переворота, и вот-вот, с уходом французской эскадры с рейда, грозил
этот ветер смести его дальше - то ли в море, то ли в Бессарабию, то ли в
Турцию. Станислав Люцианович совсем оголодал за последние годы, даже забыл
свое отвращение к любой еде, кроме макарон с мясом: есть приходилось то, что
удавалось добыть, и фурункулез замучил его вконец. Он долгими часами бродил
по Одессе безо всякой цели и размышлял, что план города из Бедекера, пусть
даже и за 1896 год, ему бы сейчас очень пригодился. Старик вспоминался
плохо, его подернула пелена нереальности, слова, размытые алкоголем,
вспоминались совсем смутно. Одно не вызывало сомнений: предсказание, что
дальше будет много хуже, а потом - еще хуже, уже сбылось и, вероятно, должно
было состояться и все прочее. Станислав Люцианович, может быть, и не
согласился бы возвратиться в тот осенний день шестнадцатого года, за
считанные недели до убийства Распутина: после этого он выпустил свой третий