"Карл Витакер. Полночные размышления семейного терапевта " - читать интересную книгу автора

наверху в кресле, обитом голубым вельветом, радовала нас, когда включалась в
болтовню. А человек, погруженный в сильную депрессию, не встающий с постели
и не произносящий ни слова, оказался великолепным игроком в пинг-понг.
Правда, когда игра в пинг-понг кончалась, он возвращался на свою кровать.
Луисвилль и мир детской психиатрии оказались совершенно новой
территорией и, конечно, еще одним пороговым переживанием. На магию
шизофрении - этот мир Алисы в стане чудес, когда час за часом, иногда всю
ночь, ты проводишь с пациентом, зачарованным своими галлюцинациями и бредом
и зачаровывающим тебя, - наложился мир игровой терапии, когда я проводил
месяц за месяцем на полу среди маленьких детей, наблюдая, как они
рассказывают о своей семье с помощью игрушек. Открытие для себя Мелани Кляйн
и ее теории детской сексуальности напоминало по глубине и силе открытие мира
психотика.
В группе, обучающейся детской психиатрии в Луисвилле, я чувствовал себя
как в новой семье. Когда мы с Мюриэл приехали сюда в 1940 году, накануне
рождения нашего первого ребенка, нас познакомили с культурой американского
Юга. Бесконечная череда вечеринок и виски учили уходить из мира слов и
регрессировать к реальной жизни. Начало интернатуры по детской психиатрии и
рождение первого ребенка счастливо совпали по времени: наверное, мне было
нужно и то, и другое, чтобы осмелиться стать более человечным. Сюда же
добавилась возможность учить студентов-медиков и сделать одно открытие: как
они быстро теряют свою человечность, лишь только начиная изучать медицину. Я
еще помню свой обет, что, с Божьей помощью, никогда не буду связываться со
студентами-медиками. Четыре года спустя я нарушил этот обет и на десять лет
стал преподавателем, потом опять дал себе зарок на следующие десять лет, а
потом все повторилось снова!
В 1940 году главным современным терапевтическим подходом в клинике
детской психиатрии было теплое слушание. Мне повезло, что среди персонала
находился пожилой социальный работник, которого анализировал Отто Ранк.
Поэтому я сразу познакомился с психотерапией в редакции, ориентированной на
процесс, поскольку Ранк был первым человеком, понявшим и обратившим внимание
других на значимость самого процесса терапии, а не только ее содержания.
Меня все больше и больше занимал вопрос, что же производит изменение.
Вот мальчик восьми лет, который совсем перестал говорить после
перенесенного в два года коклюша. В течение шести месяцев я встречался с ним
раз в неделю, в то время как социальный работник общался с его мамой этажом
выше. Мальчик не сказал мне ни слова, но мы играли с ним в футбол во дворе,
и он слушал, как я говорю о нем. В конце концов я сдался и решил, что ничем
не могу помочь. Мальчик и его мать были расстроены. Я задумывался, не
бросить ли психотерапию, и вдруг через три недели получил по телефону
известие, что мальчик заговорил!
Другой мальчик, десяти лет, тоже преподал мне важный урок. Когда он
впервые появился, озлобленный и сопротивляющийся, то остановился в дверях,
глядя куда-то в пространство. Я сказал: "Я доктор, который лечит чувства.
Раз тебя привели ко мне, вероятно, у тебя что-то не так с чувствами".
Мальчик молчал. Мое происхождение из молчаливого мира Новой Англии помогло
мне: я сел и в размышлениях провел остаток часа. Потом сказал ему, что время
кончилось, и тот ушел. В следующий раз я поздоровался, и мы просто сидели,
или он стоял, а я сидел. Так продолжалось десять недель. После второй недели
я перестал и здороваться, просто открывал дверь, чтобы впустить его или