"Марина Артуровна Вишневецкая. Вышел месяц из тумана " - читать интересную книгу автора

родилась маленькая девочка, Сережа стоял возле ее коляски, а потом как
закричит: "Мама, смотри! Из ноги писает!" И мама это недавно опять
рассказывала своим гостям, а он убежал в кухню и стал сквозь зубы в аквариум
плевать. Меченосцы же, думая, что это еда, устремлялись и устремлялись. И
трепетали вокруг каждого плевочка, как ленточки на бескозырке у нахимовца -
будущего юнги.
- Алеша! - бабушкин вопль. - Шурик! Вы не знаете, где Сережа?
Откуда им знать? Вон - один таракан знает. Юркнет сейчас под плинтус,
выбежит перед бабушкой, только рот раскроет, а она его тапком - хрусь!
В тот раз Вика умирала по-особенному печально: металась, стонала, гнула
тонкую шею, словно могла спрятать голову под крыло. Боясь, как бы халабуда
не развалилась, Сережа стоял на коленях и поддерживал потолок. Длинный луч
света бил в капельки ее пота, и они драгоценно переливались. И тут внутрь
заглянула тетя Женя: "Святый боже!" А вечером она подкараулила возле
палисадника маму: "Вин, гарный хлопчик, сыдыть. А вона разляглася. Та хиба ж
вона йому пара?"
"Это правда?" - спросила мама. Он кивнул. "Никаких халабуд! Играть
только под окном!" - "Почему?" - "Ты хочешь, чтобы я обо всем написала
папе?" Он закричал на всякий случай: "Не надо папе!" - и хотел прижаться к
ней, но мама отгородилась пустой алюминиевой лейкой: "Значит, ты все уже
понимаешь! Господи-ты-боже-мой-как-же-рано!" - хотя уже начинало темнеть. И
почти побежала к колонке. Рой комаров, точно хвост за кометой, ринулся за
нею следом, догнал, окружил и заходил ходуном, рябя в бледном небе. Это
необычное природное явление в Полтаве наблюдалось каждый вечер: на дворе
ночь уже, а в небе наоборот - почти утро.
И халабуду разобрали - тети Женин муж, мама и Олег, которому,
оказалось, все равно кому помогать - только бы заглядывать в глаза и
услужливо мычать.
Часы на стене показывают без десяти полдень. Или полночь. Но и то и
другое - вранье. Мы: Сережа, Леха, Шурик - вранье. Мы: бабушка и я - чушь.
"Потому что у этой Дианки подцепить можно что угодно!" - "А что,
например?" - "В лучшем случае клопа или таракана!" - "А в худшем?" - "Тебе
мало клопа с тараканом? Поклянись моим здоровьем, что никогда ни под каким
видом..." Вот.
Вот: мы - это я и Вика. Как же он забыл! В самый день отъезда - мама
все время банки с вареньем местами меняла, чтобы хоть одну сумку можно было
от пола оторвать - Вика без слов увела его за руку по тихим половикам и с
другого хода, под деревянной лестницей, по которой одни только коты и кошки
ходили к себе на чердак, вдруг чиркнула себя лезвием по подушечке пальца:
"Пий!" - будто еще один Викин глаз, большая черная капля бухла и бухла перед
ним, не моргая.
"Пий скориш!" - "Зачем?" - "Пий!"
Он зажмурился, лизнул. Вкус собственной своей разбитой губы унес в
зиму, на ледяную гору, в драку с Еремеем на лыжных палках. Губу потом
зашивали, и долго-долго леска из нее торчала - как кетовый ус. Но ведь
сейчас это была ее кровь. И на вкус она не должна была быть похожей. Была!
Он хотел ей сказать: значит, мы с тобой одной крови, как в романе про
Маугли, но не успел, потому что Вика ужалила вдруг лезвием и его палец,
впилась, как на анализе, с птичьим причмоком (или это ласточка в гнезде под
потолком в тот миг сказала что-то трем своим маленьким детям?) - и наконец