"Максим Веселов. Клуб Шести " - читать интересную книгу автора

представляли.
Теодор не пересел в кресло. Армия, где он два года просидел в каморке
художника, находившейся в штабе полка, не "научила его жизни". Как-то так
незаметно - бульк, и нет двух лет этой самой жизни, рисовал себе - рисовал,
и опять - вольный ветер.
Но на этом вольном ветру было все же немного зябко. Родина следила, что
бы безработицы у нее под носом не случалось. Родине хотелось от ее граждан
пользы.
Хоть какой-нибудь. Хоть клочок. Поэтому, посредством участковых,
требовала справки о трудоустройстве. Тима не стал изобретать велосипед,
уехал в ближайший городок побольше и устроился там в жилконтору дворником.
Ему выдали дворницкую кандейку, где можно было жить(?..) и - метлу. Краски и
бумага у него были свои.
И пусть кандейка была два на четыре метра, пусть находилась на минус
первом этаже здания музея, но это уже было для него отдельным городским
жильем. Теодор почувствовал себя горожанином. Художником каменного мешка,
поэтом асфальтовых магистралей. Было ли это призванием или стечением
обстоятельств? Кто его знает.
В Китае есть иероглиф "Ши", означающий в переводе целый образ: Сила
Сложившихся Обстоятельств, Та, Которую Невозможно Остановить, Когда Она
Двинет Собой. Может, как раз Она-то и двинула себя в сторону молодого
Теодора, который и не попытался ее останавливать - двинула, так двинула,
значит ей так надо.
Кто-то приносил портвейн, кто-то в углу дымил сладенькой травкой,
читают вслух Бродского, а он изо дня в день зарисовывает эту идиллию, какого
рожна ему до китайского Ши?
Тем временем государство, в которое своим рождением угораздило
вляпаться Теодору, проходило свои эволюции, совершенно далекие от той
художественной жизни, которую в нем искал Теодор. Оно, государство,
перетасовывало своих вождей, впадало в кризисы, выползало из них, вводило
сухой закон (Теодор научился делать прекрасное домашнее вино), оставляло
народ без никотина (Теодору присылали папиросы однокурсники из Ленинграда),
засыпало площади россыпями киосков с кустарно-кооперативным тряпьем. В
общем, что-то в нем происходило, бурлило и клокотало, пучило и
рассасывалось. Иногда постреливало и подмигивало мигалками милицейских
воронков. Ну и что. Голова Теодора была занята абсолютно другими вещами.
Разумеется, в моменты депрессивных психозов, вызванных вчерашними
возлияниями портвейна, на Теодора накатывали размышления, вроде "толи мир
сошел с ума, толи я долбанутый". Подобные мысли появлялись не раз и тогда,
когда он случайно встречал на улице бывших одноклассников и особенно -
одноклассниц. Здоровенные матроны, с отпрысками и авоськами, отвратительным
образом, сиречь - отрицательно влияли на его психику. Вбитое в детстве
уважение к взрослым и сейчас давало о себе знать - сразу хотелось
выпрямиться и не шмыгать носом, ибо вчерашние девочки, у которых он списывал
физику, выглядели фундаментально и непоколебимо.
Это пугало. Возникала мысль, что настоящая взрослая жизнь проходит
мимо, оставляя на Теодоре след только в виде новых морщин у глаз. Словно
что-то он пропустил. Чего-то недопонял, когда-то прогулял урок, на котором
жизнь учила стареть еще и внутри, а не только снаружи. И теперь - слишком
поздно, не наверстать, не списать. Что делать? И в груди заунывно скулило