"Лев Вершинин. Приговоренные к власти (Роман-хроника)" - читать интересную книгу автора

- Радуйся и ты, Антигон! - откликается человек в кандалах.
В серых глазах его, слегка водянистых, как и присуще уроженцу Малой
Азии, - ни смятения, ни страха. Он спокоен. Он гораздо спокойнее наместника
Азии, этот царский секретарь, на пятом десятке лет с удивлением узнавший,
что умеет побеждать, и проданный собственной армией. Антигону есть что
терять. Ему - уже нечего. А лишенный всего - богаче любого богача, ибо не
опасается грабителей.
Эвмен почти не слушает Антигона.
Разъяснения понятны. Но - излишни. У него, спасибо Одноглазому, было
время обдумать случившееся. Странно. Пожалуй, впервые за долгие годы Эвмен
имел возможность спокойно размышлять и делать выводы. Доныне такого не
случалось. Каждый день - до изнеможения, до хрипа, до рези в покрасневших
глазах; пятнадцать, семнадцать, двадцать часов на ногах, удушливый чад
светильников, расплывающиеся знаки тайнописи, перестук копыт, лязг железа...
Часто он валился на пол, едва поставив последнюю букву, и приходил в себя
уже на ложе, заботливо укрытый покрывалом. Ученики, которых отбирал он из
смышленых мальчишек где только мог, присматривали за наставником, пытаясь
хоть как-то помочь...
А потом, после смерти Божественного, когда Пердикка, располагая всеми
правами опекуна царей и правителя, оказался лицом к лицу с жадной наглостью
сатрапов и, не веря уже никому, доверился греку... Колесо закрутилось еще
быстрее. "Не изменишь?" - спросил Пердикка и кивнул, отпуская, и Эвмен
создавал из ничего армии, побеждавшие фаланги ветеранов, он рассылал сотни и
тысячи писем - гневных, яростных, умоляющих, осыпающих упреками, взывающих к
долгу и чести - былым соратникам, ставшим врагами, и недавним врагам,
готовым стать мимолетными союзниками. Уже не было и Пердикки, а Эвмен
метался по Ойкумене из конца в конец, сражался и побеждал, и отступал,
победив; он подкупал и вынуждал, он приносил клятвы и нарушал их, если не
мог иначе, и рубил головы посмевшим преступить присягу, данную ему и в его
лице - законным наследникам Божественного... И ни разу еще не было у него
даже мгновения, чтобы попытаться осмыслить: что же происходит?.. Почему
победы оборачиваются поражениями и все усилия, вся хитрость, и напор, и воля
уходят бесследно, словно капля воды, канувшая во влажный песок?..
Ну что ж. Теперь времени достаточно. Даже с избытком. А кандалы
размышлениям не помеха. Как говорится у него на родине, в крохотной
белостенной Кардии, "каждый ест пирог, который сам себе испек". Эвмен горько
улыбается: если это и впрямь так, то, ничего не скажешь, маловато же пирожка
заготовил он для себя на черный день.
И Антигон спотыкается на полуслове, осознав смысл этой грустной,
всепонимающей и немного отстраненной улыбки.
Он умолкает, еще раз убедившись: этот беззащитный человек в двойных
оковах опаснее дикого льва и бешеного слона, вместе взятых. Ему нельзя жить.
Он, живой, попросту нарушает расклад сил в Ойкумене, пусть и не лучший из
возможных, но на сегодня - единственно приемлемый. Ему следует умереть. Или
же - напротив! - его жизнь следует беречь как зеницу своего единственного
ока. Но лишь в том случае, если жизнь эта отныне будет безраздельно связана
с ним, одноглазым Антигоном, наместником Азии, которого умные персы уже
сегодня именуют не иначе, как шахом. И даже не с ним! А с золотоволосым
юношей, как две капли воды похожим на двадцатилетнего Антигона, еще не
искалеченного, бродившего по охотничьим тропам родной земли почти полвека