"Лев Вершинин. Первый год Республики (Авт.сб. "Хроники неправильного завтра") [АИ]" - читать интересную книгу автора

Еще одна линия на листе.
Лишь на миг прикрыл глаза, и - тотчас: клубок черного и красного. Дым и
кровь, кровь и дым; соленым брызнуло в лицо, когда ухнуло под самыми
копытами, и мелькнули выпученные глаза Трофимыча; не сразу и понял - что
стряслось? - а старик, оказалось, от ядра прикрыл, воистину - телом:
пришлось чугуном по самому чреву, разнесло, так что и куска не нашли...
лишь ногу в обрывке сапога да голову. Велел схоронить с честью, а
схоронили ли, Бог весть. Не отстояли Киев, отошли, где уж было всех с
честью хоронить? - но отошли в порядке, ни строя, ни чести не потеряв;
самих уполовинило, но и Ивану Федоровичу жилки подсекли, не скоро опять к
наступленью соберется. И то сказать: пять дней бой длился, лишь на ночь и
стихала канонада. А ретирада... [отступление] что ж, отступать всегда
горько, однако, по совести, не в чем себя винить: татары поддались,
отошли; впрочем, и на них вины нет - что они супротив регулярной
кавалерии?
И опять - мерно по комнате, от угла к углу с краткими остановками у
зеркала и долгими у окна. Тщетно пытался увидеть хоть что-то сквозь
жалюзи; никак! - хоть узлом завяжись, не исхитриться, не выглянуть на
улицу. И то уж хорошо, что света пропускает достаточно...
Время от времени неистово вспыхивало прежнее: что творится? по какому
праву? Тогда - метался, кричал: "Известите Верховного!"; тщетно. На
удивленье скоро привык; третий день просидел тихо.
Поначалу, когда только втолкнули в нумер, примстилось: не паскевичевы
ли в Виннице? не обошли ль хитрым маневром, опередив известье о взятии
города? Поразмыслив, отбросил сию догадку как нелепицу: не могло подобное
статься, нет у Ивана Федорыча сил на таковой рейд! и уж после окончательно
уверился в ошибке, приметив трехцветные, без орлов, кокарды на солдатских
киверах...
Угол. Окно. Угол. Зеркало. Угол.
Каземат.
Мысли давят невыносимо.
И, растолкав тьму отчаяния, всплывает неумолимо тяжелейшее - то, от
чего бежал в труд, в битву, что глушил за полночь советами военными, муча
людей, сам намеренно не высыпаясь; ныне не убежать от воспоминаний, не
закрасить ни гулом беседы, ни гудом орудий.
Мари... жена; любовь негаданная, поздняя. Какова была она в тот вечер,
последний их вечер! Уж снарядившись в дорогу, не отказала в беседе.
Глядела с жалостью: видела, вне себя супруг. Но ответила твердо, как и в
первый раз: "Не держите меня, не мучайте... Господь нас соединил, и,
право, стань вы калекою, не оставила б вас; сошли Государь в Сибирь -
следом бы поехала (и видел же, видел! - не лукавит, поехала б!) но...
присягу преступив, преступили вы, князь, и заповеди Господни; измены же
простить не могу и не желаю..."; о! раевская кровь, неукротимая... и как
оказались пусты попытки изъяснить сему юному созданью истинную суть
роковых событий, как тщетны...
И ушла; сбежала с крыльца, держа в руках драгоценный запеленутый
комочек, не оглянулась, словно наотрез отсекая все их связывавшее; только
гикнул кучер, и поднялась пыль над коляскою, выстлалась вслед за поездом
тележным густой, медленно оседающей на дорогу тучей; и после, сколь ни
писал с оказиями, ни слова ответного. Лишь портрет остался, а теперь и его