"Лев Вершинин. Первый год Республики (Авт.сб. "Хроники неправильного завтра") [АИ]" - читать интересную книгу автора

вашего!
- Устым-то Якымыч? А що? Добрый гетьман, дило знае, вийско в руках
дэржыть, бо и сам колышний жовнир [бывший солдат (укр.)]... уся спына
канчуками поризана... а вояка гарный [хороший (укр.)], це усим видомо...
- Так он беглый, Кармалюка?
- По-вашему, паночку, по-москальски казаты, так биглый... алэ ж хто
його пытав: чи хоче вин у вийско, чи ни? Узялы. А вин нияк не миг спокий
маты [быть спокойным, сидеть смирно (укр.)], колы Вкраина стогне...
- Хорошо. Хватит об этом! - Бестужев, словно бы равным сочтя мужика,
прервал его мягко, без гнева. - А сам-то ты... как звать-величать?
- Панасом... Хоменкины мы.
- Что ж, Афанасий Фомич, славное имя. А верно ли донесли, что из
сухиновских ты?
С подвохом спросил, словно бы не заметил шевронов. Ждал: отпираться
станет мужик; не может ведь не знать, что изменников из Первой без
проволочки рубают. И - ошибся. Кивнул пленный, словно бы и с гордостью
даже.
- Точно так, паночку. Першой Мужыцькой Риегиного полку уряднык.
- Под Брацлавом был?
За последнюю соломинку ухватился Михаил Петрович. Миловать? Блажь! Вот
сейчас скажет мужик: "Нет", - и груз с плеч, можно татарина звать. Но
гайдамака усмехнулся только вопросу.
- Пид Брацлавом? А як же ж... поранэнный був двичи, та и нагороду
одержав вид самого Сухинова, вид Ивана Иваныча...
Сунул руку за пазуху, вытянул нечто. Молнией ослепило Бестужева: крест!
Ваньки, друга дорогого, крест нательный - в мужичьих руках. Ужель и впрямь
награда? Иль - граблено?! Нет, - образумил себя. - Немыслимо. Мужик
нательный крест не снимет; все пограбит, а против Бога не пойдет. Нельзя
не поверить: награда!
- Что ж, солдат! - расчетливо-спокойно встал, подался вперед, впился
глазами - с недоумением яростным. - Где ж присяга твоя, солдат? Где ж был,
когда полковника убивали?
- Там и був, - просто ответил пленный. - Усэ бачив. Алэ сам нэ брав
участи, хочь вирьте, хочь ни... И ще скажу: дуже жаль мени Иван Иваныча...
Мохнатые брови гайдамаки надломились, лицо стало детски незащищенным,
словно на что-то никак решиться не мог... и - заговорил, как в омут с
обрыва:
- Розумию, що спытаты маете, пане! Як то выйшло, що полковника вбылы та
усиею брыгадою до гетьмана перэйшлы. Так?
- Продолжай... - бесстрастно поощрил Бестужев.
- Та зрозумийте, добродию: нэ трэба нам панив; ниякых нэ трэба, ни
злых, ни добрых, ни гиркых, ни солодкых. Вид ляхив видбылыся, поля
роздилылы... навищо ж сынив вам у рекруты здаваты? навищо ж фуражирны
поставкы робыты? До горла вже дистала панська влада... уж нэ сирчайте,
паночку...
- И все же, - уж не допрашивая, а словно размышляя, словно с равным
советуясь, возразил Бестужев, - все же, Афанасий Фомич! ужель не ясно, что
инсуррекция [восстание, мятеж] ваша пуста? лишь кровью Новороссию помажет
гетьман... как в Белой Церкви вышло...
Помолчал, чувствуя нарастающую ломоту в виске: скверный признак, не