"Лев Вершинин. Первый год Республики (Авт.сб. "Хроники неправильного завтра") [АИ]" - читать интересную книгу автора

- Полагаю, пойдет на город гетьман тем же шляхом, каким отступал.
Уязвимее места в обороне не найти, - добавил Бестужев. - Так что сюда,
всего скорее, и сухиновцев пошлет. Выдержишь со своими?
- Постараюсь, Мишель! - меж ресниц Щепиллы сверкнули искры.
- Отменно. Теперь не мешало бы и откушать, господа.
Уже отворачиваясь от собора, Бестужев не удержался и еще раз медленно и
истово перекрестился. Над площадью, надсадно вопя, металось растревоженное
воронье.


И еще одну, третью по счету, ночь, так и не поев толком, не сомкнул
глаз. После слов попика, хоть и несвязных, подкатило к сердцу. Велел вести
пленных. В штабную квартиру заводили гайдамаков по одному; коротко
расспрашивал; выслушав, нетерпеливо отметал хамов взмахом перчатки.
Первый взмах Ипполит встретил без понимания, замялся. Пришлось сказать
внятно, без экивоков. Младший Муравьев побледнел: "Ты шутишь, Мишель?"
Посмотрев в глаза командующего, понял: не до шуток. Вскинулся, выбежал.
Пришлось звать адъютанта, тот - Щепиллу; тезка выслушал без истерик,
послал к Туган-бею за джигитами.
Те не замедлили явиться. Всю ночь без отдыха вытаскивали мужиков из
толпы, вели к генералу, после - выволакивали обратно и здесь же, у
крыльца, надсадно хэкая, рубили - с оттяжкой, почитай наполы.
Ничего интересного не дал допрос: хамы как на подбор были истинными
хамами: косноязычны, перепуганы, готовы на все, чтобы только жизнь свою
жалкую сохранить; редкие от двери сразу же в ноги не кидались. Но и
прекратить все, приказать не вести более - не сумел; впервые так остро
ощутил себя хозяином жизней человеческих - не в бою! совсем иначе! - да и
ненависть жгла, стоило лишь припомнить безнадежное крестное знамение
катеринославского батюшки.
Уж посветлело в окне, и татары по второму разу поменялись, когда,
крепко ударив в дверь, вернулся Ипполит. Бледный дожелта, с враз
осунувшимся лицом. Не сдерживаясь, не присев, выкрикнул:
- Мишель! Богом молю, Богом... что ж делаешь? Выйди погляди: в капусту
люди нарублены! ты же здесь, как некий Писистрат!.. как Ирод!.. Батый с
татарвой своею!
Сорвался на сип петушиный, поперхнулся, смолк.
- Сядь!
Бестужев сдержался. Не вспылил, не указал на дверь. Это же Ипполит,
Ипполитушка, мечтатель хрустальный... ищет, милый дружок, красоты в
войне...
- Сядь, говорю! Заладил, загомонил: Писистрат! Батый! Ирод! Суворова,
чай, в Ироды не произведешь - а не он ли Емелькиных воров вниз по Волге на
релях [реля - перекладина (устар.)] пускал?
- Опомнись, Мишель! Мужик, тут рубанный, не виновен, что таков есть...
не мы ль ему вольность сулили? не мы ли за него, за мужика, кровь пролить
встали?
- Кровь?!
Бестужев не выдержал-таки, вскочил, метнулся было к Ипполиту; вновь
сел, заметив в дверях скуластую рожу.
- Да, за него! Но не в том беда, что глуп мужик; в том беда, друг ты