"Жюль Верн. Доктор Окс." - читать интересную книгу автора

драматические произведения должны были применяться к темнераменту
кикандонцеы. Хотя двери театра и открывались обычно в четыре часа, а
закрывались в десять, не было примеров, чтобы за эти шесть часов было
сыграно больше двух актов. "Роберт Дьявол", "Гугеноты" или "Вильгельм
Телль" занимали обычно три вечера, настолько медленно исполнялись эти
шедевры. Vivасе в Кикандонском театре исполнялись, как настоящие adagio*,
а allegro тянулись бесконечно. Самые быстрые рулады, исполненные в
кикандонском вкусе, походили на церковные гимны. Беспечные трели
удлинялись невероятно. Бурная ария Фигаро в первом акте "Севильского
цирюльника" продолжалась пятьдесят восемь минут.
Разумеется, заезжие артисты должны были применяться к этой моде, но так
как платили им хорошо, то они не жаловались и послушно следовали смычку
дирижера.
Но зато сколько аплодисментов выпадало на долю этих артистов, восхищавших,
не утомляя, жителей Кикандона! Публика хлопала продолжительно и
равномерно, а газеты сообщали на другой день, что артист заслужил "бурные
аплодисменты" и если зал не обрушился от криков "браво", то только потому,
что в ХII столетии на постройки не жалели ни цемента, ни камня.
Впрочем, для того чтобы не приводить восторженные фламандские натуры в
излишнее возбуждение, представления давались только раз в неделю. Это
позволяло актерам тщательно углубляться в роли, а зрителям - лучше
чувствовать красоты драматического искусства.
Такой порядок существовал с незапамятных времен. Иностранные артисты
заключали контракты с кикандонским директором, когда хотели отдохнуть, и
казалось, что ничто не изменит этих обычаев, когда через две недели после
дела Шюта-Кустоса население было вновь смущено неожиданным инцидентом.
Была суббота, день оперы. Нового освещения еще нельзя было ждать. Трубы
уже были проведены в зал, но газовых рожков еще не было, и свечи изливали
свой кроткий свет на многочисленных зрителей, наполнявших зал. Двери для
публики были открыты с часу пополудни, а в три зал был уже наполовину
полон. Был момент, когда образовалась очередь, доходившая до конца площади
св. Эрнуфа и до лавки аптекаря Лифринка. По такому скоплению публики легко
было догадаться, что спектакль предстоит прекрасный.
- Вы идете сегодня в театр? - спросил в это же утро советник бургомистра.
- Непременно, - ответил ван-Tрикacc, - и госпожа ван-Tрикacc, и дочь моя
Сюзель, и наша милая Татанеманс, которая страстно любит хорошую музыку.
- Так мамзель Сюзель будет? - спросил советник.
- Без сомнения, Никлосс.
- Тогда мой сын Франц будет первым в очереди, - ответил Никлосс.
- Пылкий юноша, Никлосс, - произнес бургомистр, - горячая голова! Нужно
следить за ним.
- Он любит, ван-Трикасс, любит вашу прелестную Сюзель.
- Ну что ж, Никлосс, он на ней женится. Раз мы решили заключить этот брак,
чего еще он может желать?
- Он ничего и не желает, этот пылкий ребенок! Но все же он не будет
последним у билетной кассы.
- Ах! Счастливая пылкая юность! - произнес бургомистр улыбаясь. - И мы
были такими, мой достойный советник! Мы любили! Мы ухаживали! Итак, до
вечера. Кстати, этот Фиоравенти великий артист. Какой прием оказали ему у
нас! Он долго не забудет кикандонских аплодисментов.