"Дмитрий Вересов. Аслан и Людмила ("Кавказские пленники" #3) " - читать интересную книгу автора

оговорил...
В гостиной снова замолчали. И снова прервала молчание княгиня Вера
Федоровна Кушнарева:
- Бедный благородный мальчик...


2003 год. Москва

Мама сидела перед зеркалом и красила ресницы. С любовью и восхищением
перед собственной красотой. Ей еще не было сорока. И ей это нравилось. Так
нравилось, как не должно было бы нравиться нормальному человеку. "Ей уже за
сорок!" в ее устах значило, что той несчастной, о которой идет речь, уже
ничего не поможет. Отцу было сорок девять, и он над ее пунктиком
посмеивался. "Вот будет тебе сорок - и поговорим". Ей же почему-то
навязчиво казалось, что после сорока начинается какая-то другая жизнь.
Страшная и бессмысленная.
Маме Наташе было тридцать восемь.
Она работала в кино. Как она это называла. И понимай, как хочешь.
Она любила выдерживать после этого паузу, когда собеседник мучительно
пытался вглядеться в ее лицо и понять, не видел ли он ее на экране, такую
породистую и неприлично холеную. А когда пауза достигала апогея и
дальнейшее ее затягивание уже грозило повредить имиджу, Наташа артистично
смеялась, слегка касалась руки собеседника и раскрывала свои карты. Сцена
была эффектная. И Наташа не отказывала себе в том, чтобы повторять ее снова
и снова, знакомясь с новыми людьми.
А была она художником по костюмам. Прекрасная женская работа. Особенно
если оператор-постановщик - твой собственный муж. В титрах Наташа всегда
была под своей девичьей фамилией. Клановость ей не нравилась. И потом, ей
казалось, что так даже романтичней. Когда у мужа и жены фамилии разные - у
них как будто бы просто роман. Это во-первых. А во-вторых, - девичья
фамилия молодит. И с девичьей фамилией как-то легче заводить роман не
только с мужем. Так Наташа и жила в плену своих милых иллюзий. Ей почему-то
все время было интересно, как ее жизнь выглядит со стороны. Как будто сама
она не очень верила в то, что все происходит именно с ней, а не с кем-то
другим.
- Ну как? - она, неестественно распахнув глаза и чуть надув губы,
чтобы получше показать результат часовых стараний, повернулась к дочери.
- Баба дорогая, - поощрительно кивнула Мила. Наташа фыркнула. Это была
высшая похвала из уст дочери. У них так было принято. Давным-давно они
вместе смотрели по телевизору какие-то криминальные новости. Запомнили они
эту фразу из уст нетрезвой бабы с набитой или напитой до синевы мордой. На
вопрос: "Сколько берете с клиентов?" она кокетливо улыбнулась беззубым
ртом, раздвигая опухшие ткани лица, и произнесла: "Я - баба дорогая". С тех
пор Мила другими комплиментами мать не баловала.
А Наташа не обижалась. С дочерью они, в общем-то, дружили. Во всяком
случае, шмотки поносить друг у друга брали легко и с удовольствием. Вот
только в последнее время мамины кофточки стали Миле узковаты, пуговицы от
них отлетали с треском. Мама-то постоянно сидела на диете, а Милка в свои
семнадцать вдруг из компактного бутона стала превращаться в пышную розу.
Там, где Богом было задумано, вдруг поперло с такой неистовой силой, что