"Дмитрий Вересов. Черный ворон (Ворон 1) [B]" - читать интересную книгу автора

преступления, не воевал на стороне врага, не бежал, в конце концов, и
виниться тебе не в чем, - сказал тогда Алексей.
- Что ты понимаешь? Там все строили, боролись, страдали, воевали, а
я, я, называвший себя верным партийцем, я отсиживался тут, богател,
единственному сыну дал мелкобуржуазное воспитание...
Несмотря на сетования, продолжавшиеся до самого отъезда,
Захаржевский-старший закруглил свои харбинские дела весьма оперативно.
Мастерскую он продал своему же механику китайцу Чжоу не за лучшую цену -
зато часть суммы китаец внес новенькими, пореформенными уже, советскими
рублями. Квартиру, где жили они уже двенадцать лет и которую отец три года
назад выкупил у домовладельца, продали хиромантше мадам Броверман, более
известной под гордым псевдонимом "Ленорман". За всеми этими хлопотами отец
как-то не удосужился поинтересоваться, а хочет ли сын отправляться с ним.
Для Алексея же вопрос этот был мучителен. И не потому, что он так уж
дорожил своей безбедной, в общем-то, жизнью в Китае. Он прекрасно понимал,
что в России будет все иначе, но реально представить себе это "иначе", а
тем более примерить на себя, не мог решительно. Дело было совсем в другом,
точнее, в другой. В Наташе. Когда Алексей предложил ей поехать с ними (а
косвенно - отдать руку и сердце; сказать об этом прямо он как-то робел),
она изумленно взметнула вверх брови а потом рассмеялась.
- Вы с Эдуардом Ивановичем окончательно сошли с ума, - сказала она. -
Если вас не расстреляют у первого столба, то сошлют в грязную якутскую
деревню и заставят пасти скот. Спасибо, такое будущее меня не устраивает.
Я хочу петь.
- И будешь, обязательно будешь. Там же есть театры, филармонии... А
потом, никто не собирается нас расстреливать. Отцу даже сказали, что его
полностью прощают. Я, правда, не понимаю, за что именно.
- Комиссары, когда им это надо, могут простить убийцу, вора,
насильника и даже, как они выражаются, классового врага. Не прощают лишь
тех, кто живет, или жил, чище и благороднее, чем они сами. Если они
говорят, что прощают - значит, врут. Спроси моего отца, он этого хлебнул
немало.
- Значит, не едешь?
- Я не самоубийца. И если ты сию же минуту не скажешь мне, что
остаешься здесь, со мной, то я больше не желаю тебя знать... Я жду.
Наташа выпрямилась и надменно сощурила глаза (совсем девчонка еще!).
Алексей вскочил со скамейки, где происходило объяснение, открыл рот... и
промолчал. В голове его метались сумбурные мысли, которые никак не
перекладывались в слова.
- Я жду, - повторила Наташа.
- Э, - ответил Алексей, - э-э-э...
- Ну и целуйся со своим папашей полоумным, - сорвалась на
несвойственную грубость Наташа и быстро зашагала прочь. У края аллеи она
эамедлила шаги, потом обернулась. Алексей стоял столбом, только рука
дергалась возле горла. Наташа откинула голову и ушла. Насовсем.
Потом Алексей звонил ей, караулил возле дома.
Но все тщетно. Только много позже, накануне отъезда, она позвонила
сама и, не поздоровавшись, резко спросила:
- Так остаешься?
- Наташа, ты? - воскликнул Алексей.