"Джейн Веркор. Плот "Медузы"" - читать интересную книгу автора

- Я бы не сказал. Честолюбцам свойственна кипучая энергия, даже
напористость. У Реми и в помине этого не было. Ему все было обещано
заранее - оставалось просто ждать.
- Ждать, пока преподнесут на блюде?
- Не совсем. Скорее по принципу автомата: ты стараешься, учишься,
сдаешь экзамены, потом нажимаешь кнопку - дзинь - и получаешь должность,
которая тебе причитается. У меня же все было наоборот: дзинь - в автомате
пусто, должностей не осталось, разобрали другие. Помню, однажды в
Лугано... хм, забавно, почему вдруг это всплыло в памяти?.. Надо вам
сказать, что семья Легран - весьма скромного происхождения. Мой отец
родился в Сент-Антуанском предместье. Женившись на моей матери - а она,
как вам известно, урожденная Провен, - он поднялся ступенькой выше по
общественной лестнице. Он долго служил скромным счетоводом у старого
торговца лаками, который привязался к нему и оставил в наследство свою
лавку. Отец немедля ее продал и, пустив деньги в оборот, нажил капитал на
сделках с недвижимостью. Я рассказываю вам эти подробности, чтобы вы
поняли: среда, в которой я вырос, - состоятельные, но средней руки буржуа.
Сам я родился на улице Мезьер. Пятикомнатная квартира окнами во двор, с
допотопным лифтом (помните - на тросах?), с черным ходом - словом, вы
понимаете, о чем я говорю. Напротив нас жила вдова прославленного
генерала. Мать часто встречала ее на рынке - генеральша сама ходила за
покупками. ("Как просто она держится!") Дамы раскланивались, осведомлялись
о здоровье друг друга. Отец очень дорожил этим знакомством, я же был им
просто ослеплен (шутка сказать - мировая война!), но этим отношения наших
семей исчерпывались. Да иначе и быть не могло: в моих глазах между берегом
безымянных мелких песчинок - рядовых людей - и гордыми мраморными утесами
славы лежала такая пропасть, что через нее просто невозможно было
перекинуть мост. Не знаю, внятно ли я выражаюсь.
- По-видимому, в вас уже пробудилось классовое чувство?
- Несомненно, но тут дело не в нем. Мать встречала генеральшу на
Сен-Жерменском рынке, раскланивалась и разговаривала с ней. Она встречала
там и жену сапожника, раскланивалась с ней, однако не разговаривала; я
замечал разницу. И все же у меня было ощущение, что слава знаменитого
генерала или президента Пуанкаре, которым восхищался отец, какого-нибудь
модного художника, даже артиста воздвигала между ними и семьей Легран
преграду куда более непреодолимую, чем та, которая отделяла Легранов от
сапожника. Понимаете? Суть была не столько в классовой принадлежности,
сколько в _породе_. Мне казалось, что человеку от рождения суждена слава
или безвестность, все равно как одному суждено родиться леопардом, а
другому - жабой. Глазам ребенка мир рисуется таким, каким он его видит:
неизменным и незыблемым. Я не представлял себе, как из серой массы
заурядных людей можно перейти в блистательное меньшинство знаменитостей.
Леопард ведь не меняет своей пятнистой окраски. Наверное, именно поэтому я
так болезненно воспринимал шутки моих школьных товарищей, которые,
переводя мою фамилию на немецкий язык, называли меня Friedrich der Grobe -
Фридрихом Великим, как короля прусского, словно для того, чтобы лишний раз
подчеркнуть мое ничтожество.
- Неуместная шутка родителей?
- То, что они называли меня Фредериком?
- Помню, на бульваре Инвалидов был булочник по фамилии Мань. Должно